Главная

Походы

Районы

Фотографии

Карты и схемы

Поиск

Гостевая книга

Обновления

Предисловие

1 августа

Серая дымка висела над  Алма-Атой,  когда  наш  поезд  потихоньку
подползал  к  вокзалу.  Пробираясь  сквозь  толпу,  мы  всё   пытались
разглядеть кого-нибудь из встречающих, но только перед самым входом  в
переходной тоннель наши ожидания увенчались успехом и мы, наконец-то,
увидели Серёгу С.  Он как всегда с несколько подчёркнутой
жизнерадостностью приветствовал нас, подхватил наши авоськи и ввёл в
вокзал, где на скамейке около рюкзаков сидел Игорь И. Только здесь
и выяснилось окончательно, что Серёга всё-таки решил не идти с нами, а
вернуться в Новосибирск и устроить свои отношения с Вычислительным
Центром.  Ну что ж, вчетвером так вчетвером - совершенно спокойно
воспринял я эту новость и сел переписывать в очередной раз раскладку
снаряжения и продуктов.  Причём переписывать практически заново,
несмотря на то, что за время сборов я, казалось бы, подготовил варианты
на все возможные случаи.  А ещё необходимо было окончательно разрешить
основную проблему этого сезона - транспортную. Именно из-за неё я был
так заинтересован в том, чтобы детский поход состоялся до нашего и
чтобы в нём участвовали Серёга и Игорь. Развлекаясь, отдыхая, да и
просто будучи озабоченными своими собственными проблемами, они за
предыдущие два дня всё же изучили поставленную задачу по литературе и
откопали в рекламной газете несколько подходящих объявлений с
предложениями транспортных услуг.  Пока я сидел, уставившись в свои
бумажки, Игорь дозвонился до одной из контор и договорился о том, что
за вполне приемлемую плату нас довезут до Иссык-Куля, причём сегодня же
к вечеру, как мне и хотелось. Времени на перетасовку вещей и продуктов,
несмотря на то, что приехали мы в Алма-Ату довольно рано, было не так
уж и много.  И действительно, мы едва успели перепаковать рюкзаки,
оставив Серёге довольно увесистый мешок, когда к вокзалу подкатил
японский микроавтобус с двумя вполне приличными на вид парнями.
Маленькая машинка со всего лишь пятью местами для пассажиров как нельзя
более подходила для нас: хватало места и для рюкзаков, и для того,
чтобы комфортно протянуть ноги.  Итак, карета была подана, оставалось
только сходить в обменный пункт и поменять рубли на местную валюту,
чтобы отдать задаток. Мы попрощались с Серёгой, загрузились и поехали.

Трудно сказать, что творилось у него в душе в этот момент, но что
касается меня, то я уже был весь в пути, мысленно уносясь  всё  дальше
и дальше от окружающей нас суеты. Кратковременные остановки у аптеки и
на заправке - и вот уже, набирая скорость, мы летим на восток. Но  что
это? Резкий хлопок, через некоторое время другой, и машина,  захромав,
вынужденно  останавливается.  Колёса  старые  и  изношенные,  так  что
неудивительно, что одна из камер не  выдерживает  и  лопается.  Ребята
ставят запаску, и мы снова мчимся вперёд. Алма-атинский  смог  остался
позади,  сквозь  лёгкие  облака  прорывается  солнце   и   высвечивает
белоснежный массив Талгара. Душа постепенно успокаивается  и  начинает
наполняться  летящей  песней  дороги,   а   солнце,   воспользовавшись
моментом, жарит через развеваемые  ветром  занавески  и  усыпляет.  Но
опять хлопок лопнувшей камеры  прерывает  наш  полёт.  Запасных  колес
больше  нет,  поэтому  ребята  решают   добраться   своим   ходом   до
автомастерской, что расположена у городской черты Чилика, и вскоре мы,
ковыляя, доползаем до неё.

Жарко, никто никуда не спешит, и мы тоже отупело слоняемся в тени
придорожных деревьев, время от времени отвлекаясь на арбуз и помидоры.
Проходит более двух часов, прежде  чем  наши  шофера,  помотавшись  по
городу  в  бесплодных  поисках,  наконец,  возвращаются  и  по-простому
вулканизируют свои старые и изношенные камеры.

И снова завораживающе подкатывается под колёса  асфальт,  и  летит
мимо нас блёклая степная зелень, обрамлённая валами
рыжевато-коричневых гор. Солнце уже начинает клониться к западу,  и  в
его  смягчённом  стелющемся  свете  ясно  вырисовывается  ущелье,   по
которому дорога поднимается на  перевал  через  Заилийский  хребет.  В
самом начале подъёма пришлось снова сменить колесо, теперь уже в любом
случае в последний раз, но почему-то это не вызвало у меня  никакого
беспокойства. Единственное, что меня волновало, это то, что мы  поздно
приедем в Пржевальск  и,  возможно,  ребята  откажутся  везти  нас  до
Джеты-Огуза. "Нам уже ничего не успеть", -  всплывает  из  подсознания
строчка из заезженой песенки. Может быть и так, однако сейчас нас  это
совершенно не волнует, мы наполнены ощущением полёта,  и  даже  трудно
представить, что семь лет назад мы еле тащились в душном  автобусе  по
этой же дороге, направляясь с толпой детей на Кёльсай.

Машина ныряет в каньон  Чарына,  вылетает  наверх,  и мы теряемся
среди невысоких отрогов Кунгея, оставив где-то далеко на западе  озёра
и леса  вокруг  них.  Горы  вскоре  снова  расступаются,  и  мы  опять
выкатываемся  на   равнину.   Впереди,   на   фоне   темнеющего   неба
вырисовываются высокие, с пятнами  снега  вершины.  Возможно  это  уже
Терскей, но до цели ещё довольно  далеко,  а  сгущающаяся  над  горами
непогода вполне способна захватить своим крылом и нас. Думать об  этом
не хочется, да и не очень получается, потому  что  сразу  за  посёлком
Кегень мы попадаем  на  разбитую  и  находящуюся  в  процессе  ремонта
дорогу. Машина вся трясётся и  содрогается,  крупный  гравий  бьёт  по
колёсам и по днищу, а передаваясь через задницу, удары достигают и  до
наших нервов. В конце концов, Юрины внутренности не выдерживают  такого
издевательства и начинают  бунтовать.

После  проезда мимо казахской таможни дорога немного  улучшается,
мы как-то совершенно незаметно преодолеваем водораздел  и  оказываемся
уже в долине речки, текущей  по  направлению  к  Иссык-Кулю.  Короткая
остановка у киргизской таможни - и машина снова катится вниз в  как-то
уж  больно  резко  наступивших  сумерках.  Даже  мы  довольно   сильно
притомились, а уж про водителя и говорить нечего.  Начинают  возникать
мысли об остановке где-нибудь на берегу речки, но я  откладываю  их  в
сторону, ибо пока нас везут, то  лучше  всё-таки  ехать,  и  ехать  до
упора.

Пологий спуск вскоре кончается,  дорога  превращается  в  длинную
аллею, вдоль которой за рядами тополей в темноте угадываются дома. Эта
прямая улица кажется бесконечной. У меня  даже  возникает  подозрение,
что мы давно уже пропустили поворот к Пржевальску и едем вдоль  северного
берега озера по направлению к Чолпон-Ате.  Но это, конечно же,
оказывается только плодом моего воспалённого воображения.
Наш автобусик выскакивает на пятачок  света  посреди
непроглядной темени и останавливается у поста  ГАИ.  Тюп! Снова  приходится
ждать, на сей раз того момента, когда киргизы закончат  придираться  к
"иностранной" машине.  Ожидание  в  преддверии  близкой  цели  тянется
нестерпимо долго. Ну вот, наконец-то, мы снова едем,  и  машина  опять
ныряет   в   черноту   ночи.   На   сей   раз   ненадолго,   ибо    до
Каракола (Пржевальска) уже рукой подать.

В полумраке фонарей с трудом узнаю неоднократно  посещённый  мною
город. Ага, вот и центр.  И  здесь  те  же  киоски,  что  как  плесень
проросли  по  всему  бывшему  Союзу.   Ребята   выходят   из   машины,
разговаривают о чём-то с местными аборигенами, и, судя  по  тому,  что
покупают  водку,  становится  ясно,  что  наше  желание   доехать   до
Джеты-Огуза никак не противоречит их планам. Несмотря на ночь, тепло и
даже  жарко  от  нагретого  за  день  асфальта.  Нервное   возбуждение
постепенно спадает, но всё ещё остаётся один  повод  для  беспокойства:
как бы в темноте не пропустить поворот с трассы в сторону курорта.

Но вот мы повернули  налево,  и  вскоре  сквозь  рокот  двигателя
начинает  прорываться  шум  скачущего  по  камням  потока,  а   дорога
явственно идёт в гору. Небо по-прежнему чёрное,  но  тёмная  пелена  с
него  постепенно  сползает,  уходя  на  восток  и  обнажая  под  собой
сверкающие дырочки звёзд. И только у земли  остаются  неясные  контуры
непроницаемой черноты  -  это  надвигаются,  скрывая  горизонт,  горы.
Ущелье сужается, прижимая дорогу к реке. Местами настолько близко, что
нам приходится ехать по самому краю подмытого  водой  обрыва.  А  ведь
когда-то Джеты-Огуз был всесоюзным курортом, и на этой дороге свободно
разъезжались два "Икаруса".

Неожиданно  машина  останавливается  перед  закрытыми   воротами.
Становится слышно, как ревёт под мостом  река,  а  до  нас  постепенно
доходит, что цель, к которой мы так стремились весь день,  достигнута.
Пора вылезать и что-то делать. Уже первый час ночи, весь курорт  спит,
но самое  главное  -  не  спит  сторож  и  ему  хочется  с  кем-нибудь
пообщаться. По-видимому, по этой причине он радушно запускает  нас  на
территорию. Ребята загоняют машину, а мы выгружаемся  и,  несмотря  на
звёздную и тёплую ночь, ставим палатку. Ирина и Юра сразу заваливаются
спать, а мы с Игорьком ещё немного общаемся под водочку со сторожем  и
алма-атинцами. Киргиз  с  ностальгией  вспоминает,  как  он  служил  в
Германии, и такие тёплые воспоминания об утраченном едином государстве
ещё  не  раз  будут  потом  проскальзывать  в  разговорах  с   местным
населением, независимо от национальности.



2 августа

Ночь была тепла и нежна. Где-то в вершинах елей пошумливал ветер,
но у земли было тихо и  спокойно.  В  принципе  ничто  не  мешало  нам
выспаться  и  отдохнуть.  Ни  неяркий  свет  фонаря,  ни  шум
реки, отражаемый обрывом и практически не достигавший наших  ушей,  ни
какие-то другие возможные причины для беспокойства. Единственное,  что
не  давало  погрузиться  в  сон  -   это   накопившееся   возбуждение,
вызванное стремительным перемещением в пространстве.

Ясное утро обещало жару. Мы минимально перекусили, рассчитались с
алма-атинцами и  после  долгих  сборов  потихоньку  тронулись.  Первая
походная  укладка  -  всегда  проблема.  Вещей  и   продуктов
настолько много, что они никак не хотят вмещаться в рюкзак.  Но  самое
трудное - это собраться с силами, подняться с полным грузом за  спиной
и медленно начать переставлять ноги. Оторвав на секунду взор от земли,
мы бросаем его в  сторону  Джеты-Огузских  скал  и  уходим
направо по дороге. Для нашего вчерашнего автомобиля с его колёсами ехать
дальше вверх по долине было бы просто самоубийством. Мы это прекрасно
понимаем и уже морально готовы весь день ишачить.  Сейчас главное - не
рваться и постараться тратить силы как можно более экономно.

Первый переход занял менее получаса, однако и этого хватило,
чтобы плечи и руки потеряли чувствительность, стали ватными
и совершенно неспособными к какому-либо действию.
Опустившись на зелёную травку, мы расслабляемся
и восстанавливаем кровообращение в затёкших членах.
Долго, однако, в прохладной тени ущелья не посидишь,
от реки тянет сыростью, и
уже хочется, несмотря ни на что, надеть рюкзак и дотащить его до
более подходящего для отдыха места.

Мы уже собирались продолжить свой тяжкий
труд, когда в шум реки начали вплетаться звуки несколько иного
тембра, и из-за поворота выполз трактор.
Настолько вовремя произошло это событие, что оно совершенно нас
не удивило. Получилось так, что мы встали с земли и взялись за
рюкзаки именно для того, чтобы погрузить их в тракторную телегу.
Жаль, конечно, что, доехав до конца лесопосадок, трактор повернул
направо к стоянке чабанов, однако и эта небольшая помощь помогла
нам сэкономить силы по крайней мере на пару лишних переходов.

И снова мы идём по дороге, с каждым шагом почти незаметно
набирая высоту. Солнце круто вспорхнуло высоко в небосвод,
становится жарко, и прохлада ущелья, оставшаяся позади,
вспоминается, как нечто уже давно прошедшее. Чувство это,
однако, весьма обманчиво, ибо достаточно остановиться и
забраться в тень, как свежий ветерок тут же напоминает тебе о
вечном холоде совсем уже недалёких ледников.

Дорога выглядит заброшенной. Видно, что ездят по ней довольно
редко, ибо обочины начали зарастать травой, а в некоторых
местах вода, стекающая с крутых склонов, довольно сильно её
размыла. Нам, однако, это совсем не мешает, мы идём не спеша,
стараясь как можно меньше расходовать сил в этот первый, самый
трудный день.

Через полтора перехода после расставания с пастухами дорога
через хороший автомобильный мост увела нас на правый берег.
Никакой достоверной информации о мостах через реку Джеты-Огуз
выше по течению у меня не было, а нам необходимо было в этот же
день как-то перебраться обратно. Так что вполне
естественно, что, увидев мост, за которым на небольшой поляне
расположилось стойбище пастухов, я решил выяснить, нельзя ли
перейти по нему и двигаться дальше вверх уже по левому берегу.
Жена пастуха ничего про тропу сказать мне не смогла, и пришлось
нам идти дальше всё по той же дороге, предполагая, что
как-нибудь мы всё же решим эту проблему.

Ближе к полудню на дороге становится многолюдно. Нас обгоняют
пастухи и обитатели палаточного лагеря, расположившегося
недалеко от устья Телеты. Из коротких, но доброжелательных
обменов приветствиями мы узнаём, что в нём обитают не только
россияне, но и настоящие иностранцы, в данном
случае американцы. Ну что ж, пусть живут себе на здоровье.
Нам же, в отличие от них, приходится всё своё тащить на себе, и
этот процесс начинает нас порядком утомлять. Перейдя через
мощный поток Телеты, мы выходим из леса на довольно широкую
поляну, за которой в солнечном сверкании вырисовываются
замыкающие долину снежные вершины с двурогой головой Огуз-Баши
посередине. Тут же начинает ощущаться мощный поток дневного
бриза, несущего воздух снизу вверх вдоль ущелья. Вроде бы уже
пора останавливаться на обед, и я, свернув в лесок, что тянется
вверх по склонам, попытался найти место для отдыха, более или
менее укрытое от ветра. Все с облегчением сбросили рюкзаки,
разулись и начали распаковываться, когда разговор со
спускающимися вниз по долине наездниками заставил меня изменить
первоначально принятое решение. Дам, среди которых оказалась
одна голландка и одна девица из Новосибирска, сопровождал
парень, судя по всему, альпинист, со слов которого я понял, что
мы оставили позади нужный нам мост, а дальше вплоть до
устья Байтора никаких других путей кроме брода на левый берег
нет. Под незамеченным нами мостом он, наверное, имел в виду те
брёвна, по которым мы переходили ещё в 88-ом году. Было
очевидно, что обратно возвращаться нет никакого смысла, а если
мы останемся сейчас на этом берегу, то после обеда вода в реке
поднимется настолько, что переходить её вброд будет небезопасно.

Запихав вещи обратно в рюкзаки, мы перебрели ледяной поток,
расположились на травке и стали отогреваться под хорошо
припекающими солнечными лучами. Достигнуть теплового равновесия
было, однако, довольно сложно. Из долины по-прежнему дул ветер,
раздувая костерок и унося тепло как от кастрюли, так и от наших
тел, сверху пекло, а снизу излучало стелющееся по земле пламя.
Вода в таких условиях никак не хотела закипать. Она лишь шипела
и пузырилась, приходя в соприкосновение с какой-нибудь особенно
раскалившейся стенкой котелка. Увлёкшись укрощением пламени, я не
заметил, как парочка выскочивших из костра угольков приземлилась
на мою футболку, и по ней начали расползаться два тлеющих круга,
оставляя после себя аккуратные дырки. В конце концов, мне удалось
и закипятить воду, и спасти от полного сгорания футболку. Мы
перекусили и отдохнули, но стоило только нам снова подняться с
рюкзаками и продолжить свой путь, как стало ясно, что силы
восстановить не удалось, усталость уже накопилась, и далеко мы
сегодня не уйдём. Но, слава богу, это и не требовалось, и после
того, как мы перешли вброд вышедший из берегов и разлившийся по
лугам приток, я начал думать о стоянке, ибо до Байтора было уже
рукой подать. Но сначала надо было найти хорошее место для
заброски, чтобы оставить те продукты и вещи, что не
должны были пригодиться нам на первых двух перевалах. С трудом
отрываясь от созерцания тропы под ногами, я пристально всматривался в
склон долины, пока, наконец, не увидел среди деревьев осыпь, под
камнями которой вполне можно было, как мне показалось, устроить тайник.
Провозились мы целый час, постаравшись хорошенько скрыть огромный мешок
оставленных нами вещей под камнями. Вдобавок, для того, чтобы
отпугнуть зверей, я полил всё это сверху бензином и, как
выяснилось потом, несколько перестарался.

Когда, в конце концов, мы снова спустились с лесистого склона на
тропу, солнца на ней уже не было. Оно повернуло к западу и
продолжало освещать теперь только широко разлившийся мутный
поток и противоположный борт долины. Без энергетической подпитки
извне мы сразу ощутили, как много сил было израсходовано всего
лишь за каких-то три часа тяжёлой работы. Так что неудивительно,
что вскоре я решил, что пора остановиться и найти подходящее
место для ночлега. Бросив рюкзак около ручейка с чистой водой, я
решил поискать что-нибудь получше открытой всем ветрам и взорам
ровной площадки недалеко от реки. Интуиция подсказывала мне, что
если забраться прямо вверх, то можно найти неплохую поляну среди
деревьев, однако с первого, изрядно утомлённого взгляда эта
лужайка показалась мне слишком неровной. В результате этого я
ещё полчаса бродил по окрестностям, пока не наткнулся на
пастуха, который, прекрасно зная все местные закоулки, привёл
меня обратно.

И вот, наконец-то, поставлена палатка. Мы одеваемся потеплее,
ужинаем в рассеянном свете отражающихся от снежной Бычьей Головы
солнечных лучей и забираемся внутрь нашего дома. Спится очень
плохо. К утомлённости и перегреву присоединяется сначала ветер,
а затем и гроза, громыхающая и поливающая нас дождём прямо из
ясного неба.


3 августа

Ночь, проведённая в полудрёме, наконец-то, закончилась, так и не
принеся полноценного отдыха. Только под утро улеглось
возбуждение от тяжёлого дня, солнца и ветра, усугублённое
влажной духотой полночной грозы. Тяжелее всех было Юре, у
которого усталость наложилась на последствия плохо
перенесённого переезда. Да и сам я, несмотря на обычный
утренний боевой настрой, чувствовал, что и мне совсем не помешает ещё
пару часиков подремать.

И мы остались на этой поляне до обеда, чтобы валяться, греясь под ярким
солнцем, и, время от времени открывая глаза, смотреть, как плывут
голубоватые тени облаков по снежной стене Огуз-Баши.

После неспешной полуденной трапезы, уплотнённой жареными грибами, мы
потихоньку собираемся и, наконец, трогаемся. И снова я стараюсь двигаться
как можно более экономно, сознательно ограничивая инстинктивное
стремление к увеличению скорости под изрядно облегчившимся рюкзаком.
Жарко, но из долины по-прежнему несётся свежий ветер, унося излишнее
тепло, так что никаких неприятных ощущений от перегрева мы не испытываем.

Расстояние от нашей стоянки до Байтора действительно оказалось
небольшим. Мы останавливаемся перед началом подъёма и, после недолгого
отдыха, входим в лес. Тропа, выбитая под сенью древних елей миллионами
овечьих копыт, практически сухая. Мало что напоминает о пролившемся
ночью дожде, и, несмотря на постоянный подъём, идти в тени деревьев,
постепенно набирая высоту, вполне комфортно. Лес кончается как-то уж
очень быстро и, расступившись, открывает широкую долину, замыкаемую на
заднем плане стеной снежных вершин, в направлении которых и лежит наш
путь. Не встречая никаких препятствий, здесь
хозяйничает ветер, так что основным критерием в выборе места для
стоянки становится защищённость от его упругого напора. А кроме того,
здесь тоже стоят пастухи, и ночевать рядом с их становищем не хочется просто
инстинктивно, поэтому естественной целью, достижение которой нам
вполне по силам, становится чёрная скала,
разделяющая долину.

В четвёртый раз я иду вверх по этой тропе, и
кажется, что все расстояния как-то постепенно сжались и сократились.
Даже в нашем, пока ещё неважном физическом состоянии мы довольно быстро
добредаем до того места, где тропа начинает снова набирать высоту,
поворачивая в правую долину, ставим палатку и идём пить чай к
симпатичному киргизу. За стенами юрты моросит лёгкий дождик, а мы
уплетаем лепёшку, намазанную густой сметаной. Вот только
Юра, готовящий ужин, пока лишён этого удовольствия, однако
настоятельное приглашение хозяина снова заглянуть на обратном
пути к заброске предоставляет ему возможность восполнить это упущение
через пару дней.

Мы пьём чай, постепенно восстанавливая незаметно накопившийся дефицит
жидкости в организме, а мне вспоминается, как шесть лет назад мы сидели
на этом же самом месте в палатке другого пастуха. А через
полуоткрытый вход виднелось белёсое мельтешение летящего снега. И как
же не хотелось вылезать из тепла и снова мокнуть и мёрзнуть в
обволакивающем тебя белом саване.

Сейчас же тепло и уютно, несмотря на то, что солнце скрыто за облаками
и налетают временами порывы ветра. А киргиз этот тоже с ностальгией
вспоминает свою службу в советской армии, искренне не понимая причин
развала системы, в которой он вырос и к которой привык.

Утолив жажду и получив приглашение зайти ещё раз утром, мы возвращаемся
домой, стараясь поменьше мочить ноги во влажной траве. А там нас ждёт
уже готовый ужин, который мы с удовольствием поглощаем, укрывшись в
палатке от налетевшего дождя. Температура воздуха опускается до восьми
градусов, но нам, накопившим в себе в течение дня энергию горного
солнца, по-прежнему жарко.


4 августа

Всю ночь периодически идёт дождь, хлопая полиэтиленом и стуча по
нему крупными каплями. Вода стекает по тёплой траве и испаряется,
заполняя долину рваными клочьями тумана. По-прежнему моросит. Мы
долго копаемся и, наконец, выходим. Идётся пока легко, ноги, несмотря на
мокрую траву и время от времени попадающиеся на пути заболоченные
участки, до сих пор сухие, а туман, унесённый ветром, уже не мешает
нам заглядывать далеко вперёд и намечать путь к перевалу.

И всё-таки
никак нельзя было обойтись без снега. Как бы извиняясь за свою
занудность, он постучал потихоньку крупинками по нашим
полиэтиленовым накидкам и
растаял в воздухе, уступив место пробившимся сквозь облака
солнечным лучам. Становится тепло, камни морен тут же высыхают, и снова
нет никаких препятствий нашему передвижению. Выбравшись на открытый
лёд, мы, наконец-то, доходим до поворота ледника и, повернув направо,
останавливаемся, разглядывая полностью открывшийся перевал. Очень
непривычно видеть эти скальные склоны совершенно без снега. Но прежде,
чем лезть на них, надо сначала перекусить, ибо как-то совершенно
незаметно подкралось обеденное время. Кажется естественным выбраться
на морену, что справа, то есть туда, где в 88-ом году мы, продрогши и
промокши, отогревались спиртом и закусывали жареной печенью. Всё тогда
было покрыто толстым слоем свежего снега, в котором мы и вытоптали
площадку для палатки. Сейчас же среди нагромождения камней
мы с трудом смогли отыскать
относительно ровное место для того,
чтобы поставить примус и более или менее удобно устроиться
пообедать.

Тепло. Ветра почти нет, а солнце, отвоевавшее себе место среди облаков,
сверкает так, что хочется надеть тёмные очки. Игорю
приходится спускаться за водой обратно на ледник, но ему,
похоже, это совершенно нетрудно. Всё-таки
сказывается акклиматизация, полученная в детском походе, да и
просто молодость.

Мы сидим и греемся в полной уверенности, что перевал никуда от
нас не денется, а я с помощью монокля пытаюсь получше разглядеть
наипростейший путь по скалам к седловине, но даже на таком, не
очень-то и большом расстоянии не видно никаких полочек и
выступов, стена кажется плоской и вертикальной. Ну что ж, думаю я,
подойдём поближе, а там-то уж точно видно будет.

Подгоняем ещё раз кошки, надеваем обвязки и выходим. Медленно и
неторопливо, стараясь не сбивать дыхание, мы ползём вверх по
сыпухе. Становится жарко, но ненадолго, ибо солнце уже
сместилось вправо и его скользящие по леднику лучи греют всё
слабее и слабее. Мы выбираемся на скальный выступ и садимся,
чтобы надеть кошки. Лёгкое возбуждение в предвкушении начала настоящей
работы охватывает нас. Я закручиваю ледобур для страховки и, вбивая
передние зубья, иду прямо вверх. Шагается, несмотря на груз за спиной,
на удивление легко, кошки свободно впиваются в ноздреватый лёд и хорошо
держат. Хорошо? Неожиданно я ощущаю, что правая ступня обрела какую-то
дополнительную степень свободы, и, приглядевшись, вижу висящий в
воздухе без какой-либо связи с кошкой задник ботинка. Голова тут же
становится ясной и чистой, движения - точными и аккуратными (вот они
- желанные мгновения полноты жизни!). Добравшись до ровного места, я
закрепляю верёвку, снимаю рюкзак и перевязываю кошку, уже фактически
ненужную, так как последние метров сто, оставшихся до выхода на
скалы, предстоит подняться по снегу. Несколько шагов вперёд и вверх -
и мы оказываемся в тени перевального гребня. Рассеянный свет,
отражённый окружающими вершинами и ледниками, не греет, но нет и ветра,
так что ничто не мешает спокойно работать. Мы, однако, сами создаём
себе проблемы, и первая из них - безопасный переход со снега на скалы.
Многолетнее туристское воспитание требовало, что надо сначала выйти на
камни, застраховаться, а затем уже снять кошки. Мы так и
поступили, но место было настолько неудобным, что этот,
казалось бы, небольшой эпизод отнял у нас почти целый час.
Сейчас я понял, что проще всего было сначала снять кошки, стоя на
границе снега, а потом спокойно перейти на скалы.
Но это только теперь, в спокойной обстановке пришла мне в голову эта
мысль, тогда же принять какое-либо нестандартное решение было весьма
непросто.

"Долго! Как же долго мы возимся!", - свербит меня желание
поскорее двигаться дальше. И ведь скалы-то несложные, и, будь я
один и налегке, то, конечно же, быстро бы забрался наверх безо
всякой страховки. Но я не поддаюсь этому порочному по своей сути
желанию, а освободившись, наконец, от кошек и рюкзака, выхожу вверх
навешивать перила. Иду аккуратно, стараясь, что весьма непросто на
разрушенных скалах, не сбросить ни одного камушка на стоящих внизу.
Большую часть времени отнимает, однако, не передвижение, а поиск
подходящего места для закрепления верёвки. Первую, в конце концов,
закрепляю за большой камень, отделившийся от основной скалы, но стоящий
достаточно устойчиво для того, чтобы не сдвинуться с места под
воздействием нагрузки, а вот для навешивания остальных трёх приходится
долго и нудно ощупывать все подходящие трещины,
расчищать их, забивать крюк, вытаскивать и снова его забивать.

Вообще, если разобраться, то только в конце первой и в начале второй
верёвок была пара относительно крутых участков, на которых скалы как бы
сами по себе вдруг оказывались рядом с твоим лицом и действительно
приходилось держаться за них, чтобы не потерять равновесие. В основном
же крутизна наклонных плит, разделённых трещинами-полочками, была около
сорока градусов, так что, выйдя до конца второй верёвки (уже с
рюкзаком), я не стал дожидаться того, что кто-то меня подстрахует, а
пошёл дальше. Навесил ещё один участок перил (на этот раз
горизонтальный) и, видя, что верёвку мне поднести не успевают, полез
прямо вверх на перевал, оставил под седловиной рюкзак и вернулся
обратно. Неканоническое моё поведение, как мне кажется, было вполне
адекватно сложившейся ситуации, так как шёл уже седьмой час и
необходимо было как можно быстрее выбраться на перевал, чтобы успеть
спуститься до темноты. В результате всё получилось как нельзя лучше: к
последнему крюку мы с Ириной подошли практически одновременно, я забрал
у неё верёвку, быстренько вскарабкался и повесил перила. Вскоре мы уже
сидели с ней под седловиной, стараясь укрыться от пронизывающего ветра,
со свистом несущегося из-за гребня, и весело перекрикивались с Юрой и
Игорем. Мужики не заставили себя долго ждать. Сняв верёвки и выбив
крючья, они поднялись вслед за нами вдоль скальной стенки и, так же, как
и мы, оказались перед нависающими огромными валунами с узким лазом между
ними, в просвет которого виднелись наши улыбающиеся физиономии.
Пришлось их немного разочаровать и, указав на путь в обход скалы,
лишить иллюзии того, что на перевал мы выбрались через эту расщелину.

Совершенно незаметно и при этом одновременно подступили усталость,
голод и жажда. Запив шоколадку оказавшимся удивительно вкусным напитком
Zuko из пакетика, мы выбираемся, наконец-то, из тени. Но на другой стороне
перевала, поднимаясь вдоль ледника, дует сильный холодный ветер и не
даёт нам согреться под всё ещё тёплыми лучами опускающегося солнца.
Стоит, однако, нам спуститься на ледник и двинуться вниз, как ветер
этот становится совершенно незаметным. Мы скользим по снегу рандклюфта,
и, разогнавшись на уже подкашивающихся ногах, выскакиваем на ровный открытый
лёд. Так бы бежать и бежать, но вот куда? Мы садимся отдыхать на
ближайшей морене, и я пытаюсь разглядеть впереди что-то хоть отдалённо
похожее на место, подходящее для ночёвки. Среди нагромождения камней
мне удаётся разглядеть зелёные пятна травы и низкорослых кустарников.
Остаётся идти туда и надеяться, что до захода солнца нам всё-таки удастся
найти где-нибудь там ровное место с водой неподалёку.

Мы еле бредём по моренному валу, стараясь поменьше спотыкаться, чтобы
не разбить себе нос на последних сегодняшних метрах. Ну вот, наконец,
тот относительно ровный участок морен, дальше которого мы сегодня при
всём желании (которого, впрочем, давно уже нет) не сможем двинуться.
Здесь, слава богу, тоненькой струйкой сочится меж камней ручеёк, а метрах
в двухстах дальше, как напоминание о более обильных водою временах, мне
удаётся обнаружить небольшие лоскуты ровной щебёнки, на одном из
которых вполне можно уместить б'ольшую часть дна нашей палатки. При этом
чувствуется, что мы далеко не первые, кто останавливается в этом месте.

Народ постепенно подбредает, мы устанавливаем палатку и, двигаясь, как
в замедленном кино, устраиваемся на ночлег. Я же готовлю ужин и, сидя у
примусов, смотрю, как плавится на западе умирающий закат.

Ветер совсем стих, но силы на то, чтобы согреться, появляются только
вместе с вливающимся в желудок киселём. Пока едим, становится совсем
темно, так что за водой для завтрака приходится ковылять с фонариком.
Медленно укладываемся в надежде спокойно отдохнуть, но стоило нам
задремать, как начал громыхать гром, застучали по палатке капли,
несомые резкими порывами ветра. Приходится вылезать и закреплять
хорошенько полиэтилен. Ну вот, вроде, и всё. Мы зарываемся в спальники
и погружаемся в тяжёлую дремоту.


5 августа

Тяжесть усталости за ночь постепенно утекла, оставив после себя
ощущение пустоты и заторможенности. Мы медленно собираемся и
потихоньку двигаемся по морене вниз. Тропы здесь нет, однако
ноги, несмотря на гул после вчерашнего, ещё свежи, и перемещение
в пространстве происходит как бы само по себе. Небо совершенно
чистое, амфитеатром окружают нас ледниковые склоны, но солнце,
совершенно игнорируя их отражающие способности, светит ласково и
нежно. Вконец расслабившись под его лучами, мы подходим к
границе чистого льда и садимся отдыхать, собираясь двигаться
дальше вниз по ровному льду и надеясь, что этот путь полностью
избавит нас от необходимости прилагать какие бы то ни было
усилия. В нашем теперешнем состоянии крутой ледник, что ведёт на
перевал Ульяновцев, воспринимается уже совершенно отстранённо, как
нечто не имеющее к нам никакого отношения, а нависающий на самом
верху ледовый обрыв высотой в несколько десятков метров - всего
лишь как последний аргумент в оправдание моего решения
отказаться от его прохождения.

Ровный лёд растекается ручейками из-под наших ног, и идти по
нему действительно легко и приятно, но только до поры до
времени. До тех пор, пока не приходится уходить с него обратно
на камни, и момент этот наступает достаточно быстро, что вполне
можно было предвидеть заранее.

Потихоньку спускаемся в рандклюфт, отделяющий живой лёд от
мёртвого, скрытого под моренным чехлом, и медленно и осторожно
идём по нему вниз, стараясь не соскользнуть в ревущий на дне
ложбины поток. Времени, конечно же, теряется довольно много, но
что поделаешь, точка бифуркации пройдена, и возвращение на
оптимальную траекторию предвидится только далеко впереди.

Лёд, наконец-то, кончается, упёршись лбом в гладь моренного озера,
и мы спускаемся к воде, сбрасываем с себя рюкзаки и накопившееся
напряжение, и пьём холодную воду, утоляя оставшуюся ещё со
вчерашнего дня жажду.

Немного вправо - и мы попадаем в поросший травой моренный
карман, постепенно переходящий в покрывающие все склоны ущелья и
его дно лужайки. Здесь вдоль ручейка вьётся тропинка, ясно
указывая тот путь, по которому нам и нужно было идти. Судя по
всему, надо, несмотря на достаточно раннее время,
останавливаться на обед, так как спускаться ещё ниже, туда, где
пасутся коровы, чтобы потом опять набирать потерянную высоту,
нет никакого смысла. Логичнее прямо от этого места
траверсировать травянистый склон и, постепенно поднимаясь, выйти
к подножию следующего перевала.

Совершенно незаметно, как-то исподволь и без резких порывов начинает
задувать довольно сильный ветер. Солнце печёт, но весь его жар
тут же уносится вверх на ледник. Садимся в небольшом углублении
склона, где поток воздуха хоть немного ослабевает, ставим
примусы среди камней и по привычке разбрасываем сушиться вещи,
как будто мы только что попали под проливной ливень.

Как замечательно наконец-то разуться и походить босиком по
тёплой и мягкой траве, коротко выщипанной коровьими губами. А
ведь ещё можно и искупаться, тем более что Игорь, как большой
любитель этого дела, обнаружил поблизости естественный бассейн с
протекающей сквозь него ледниковой водой.

Странно, может быть, выглядело подобное расслабление после
вчерашнего упирания рогами в землю, но ситуация этого требовала,
ибо переутомление обладает неприятным свойством постепенно
накапливаться, что особенно сильно проявляется в начале похода.
Естественным поэтому было моё нежелание лезть в этот день на
перевал, что и позволило нам всласть поваляться на травке, а
затем с тщательной привередливостью выбирать место для ночлега.

Оставаться внизу, тем не менее, мы не собирались. Спокойно и не
торопясь мы снова укладываем рюкзаки и после двух коротких
переходов оказываемся уже на высокой
террасе на борту долины, откуда отлично видны оба перевала: СОАН
и СОАН-2. Именно здесь мы перекусывали в девяностом году во время
радиального выхода. Нынче, однако, ничто, кажется, не предвещает
такого снежного шквала, что налетел на нас тогда на подъёме.
Светит солнышко, тихо, и я, оставив друзей отдыхать, иду дальше
в поисках подходящего места для стоянки, и главным критерием при
его выборе становится наличие воды. Что-то журчит глубоко под
камнями, гулко отдаваясь эхом в подземных пустотах, и, резонно
рассудив, что откуда-то этот ручеёк должен вытекать, я двигаюсь
дальше вверх. Побродив по россыпям, натыкаюсь на яму, на дне
которой среди скальных обломков струится вода. При взгляде на неё
возникает такое ощущение, что это изжаждавшиеся туристы, услышав
журчание воды и не
выдержав мучений, растащили курумник по камушкам и добрались, в
результате, до этого источника. Я чувствую, однако, что здесь
можно найти и нечто более существенное, и, заметив, что под
перевалом СОАН-2 из-под осыпей выглядывает лёд, двигаюсь в его
направлении, поднимаюсь по склону к моренному валу и у его
подножия обнаруживаю целое озеро. Всё, теперь можно идти и за
остальными.

Повернувшись спиной к скользящему на запад солнцу, мы постепенно
поднимаемся к стоянке у озера, не спеша ставим палатку и
расслабляемся под просеянными решетом надвинувшихся облаков, но
всё ещё несущими тепло лучами. Всё, казалось бы, замерло вокруг,
и только бегущие по земле тени создают иллюзию движения. Но нет,
совершенно неожиданно мы замечаем нечто постороннее, выпадающее
из общего фона пейзажа да к тому же ещё и движущееся. Это люди,
четверо парней спускаются с перевала СОАН. Они тоже замечают нас
и садятся отдыхать, ожидая пока мы с Юрой допрыгаем до них по
курумнику. Радость от взаимного общения такова, что как будто
каждый из нас не менее недели не общался с посторонними людьми.
Выяснив, что они приехали из Петербурга и во второй части своего
похода собираются пройти перевал Пензенский, расположенный чуть
ниже плеча Каракольского пика, входящего после переключения на
запасной вариант в наш маршрут, мы расстаёмся, обменявшись на
прощание пожеланиями хорошей погоды и удачи.

К палатке мы возвращаемся как раз к ужину. Пока едим, темнеет,
но не оттого, что время позднее, а из-за быстро надвигающихся с
запада чёрных снеговых туч. Налетают резкие порывы ветра, мы
забираемся в палатку, в спальники, лежим и слушаем, как дробью
молотит по тенту снежная крупа, заглушаемая то и дело
грохотанием грома. Крыша палатки вспыхивает от близких ударов
молний и ослепляет на несколько мгновений, создавая иллюзию
того, что с каждой секундой становится всё темнее и темнее.
В действительности же, когда гроза кончается, позволив нам вылезти
погулять перед сном по заснеженному пространству, солнце только
начинает закатываться, и мы ещё долго видим его остаточное
свечение среди продолжающих надвигаться на нас с запада туч.


6 августа

Ночью то и дело налетает очередная гроза, осыпая нас дождём и
снежной крупой, хлопая туго натянутым тентом и не давая
спать. Так продолжается до самого утра, и Игорю для того, чтобы
разжечь примусы, приходится прятаться под полиэтилен. Вскоре,
однако, дождь прекращается и предоставляет нам возможность
спокойно собраться. Тучи проносит, и прямо над перевальным
гребнем разливается ослепляющее сияние восходящего солнца. Здесь
же оно появится весьма нескоро, так что придётся нам, как и пять
лет назад, карабкаться к перевалу по совершенно скользким
камням. Хорошо ещё, что снегом присыпаны только самые верхушки
скал, а курумники на нашем пути всего лишь омерзительно мокры.
Я выхожу немножко раньше, чтобы, несмотря на чрезвычайно
контрастное освещение, попытаться сфотографировать перевал с
этой стороны. Спешка моя объясняется не столько тем, что солнце
может подняться выше гребня и полностью исключить возможность
сделать снимок, сколько тем, что с запада неумолимо надвигается
очередная гроза. И она не заставляет себя долго ждать, осыпает
нас, а самое главное - камни, снегом и ещё сильнее замедляет
наше и так уже не очень быстрое передвижение. Идём без остановки
более часа, так что к тому моменту, когда я подхожу к подножию
скального пояса, гроза успевает закончиться. К моему удивлению
скалы не то что не обледенелые, а даже и не очень мокрые, и это
до такой степени меня вдохновляет, что я даже пытаюсь вылезти по
ним, не снимая рюкзака, однако, сразу же отказываюсь от эдакого
безрассудства и лезу вверх налегке, хотя и без страховки.
Скалы, несмотря на сырость, держат достаточно хорошо, но в один
из моментов, когда для того, чтобы продвинуться дальше,
оказывается необходимым перенести нагрузку на стоящую на
наклонной плоскости ногу и толкнуться ею, доверившись трению, я
на несколько секунд замираю, не решаясь это сделать, чувствую
как где-то внутри пробегает искрящийся холодок от осознания опасности и
- выхожу вверх, ощущая расплывающееся по телу тепло.

Многочисленные поколения туристов, прошедшие до нас по этому
пути, не могли не оставить следов своего пребывания. Некоторые
из крючьев, торчащих в скале, по моим смутным воспоминаниям были
здесь ещё в 85-ом году, но сидят они очень прочно, будто
сросшись с окружающей их породой. Повесив на один
из них верёвку, я на всякий случай цепляю её и на свежевбитый
скальный крюк, спускаюсь за рюкзаком, вылезаю вместе с ним
обратно и, оттащив его чуть в сторону, чтобы не сыпать камнями на внизу
стоящих, жду остальных, отогреваю замёрзшие на подъёме руки и пытаюсь
фотографировать.

Ну вот, наконец, и солнце. Поднявшись уже достаточно высоко, оно
освободилось от плена туч и заискрилось на снежных лоскутах,
разбросанных повсюду по каменной россыпи, что выводит нас прямо
на перевал. Здесь уже совсем тепло. Мы согреваемся, едим шоколад
и фотографируемся на фоне заслонивших собою весь горизонт и
призрачно сверкающих под ярким солнцем пятитысячников. А в
центре всей панорамы стоит то и дело хмурящийся под набегающими
шапками облаков плечистый массив Каракольского пика.

Непривычно мне, уже не раз бывавшему на этом перевале, видеть
восточный его склон совершенно свободным от снега. Всё
совершенно не так, как весной, и наклонные скальные плиты с
полками и небольшими участками осыпей между ними не очень то и
круты, и по ним без особого риска можно идти просто пешком, не
навешивая никакой страховки. Единственное, что немного мешает -
это не полностью ещё просохшая грязь, оставшаяся после дождя со
снегом, что и заставляет нас в одном месте всё-таки закрепить на
всякий случай верёвку. Ветра на этой стороне перевала
практически нет, со всех сторон идёт расслабляющее тепло, причём
не только от солнца, но и от камней, излучающих уже накопленную
энергию, и, тем более, от сверкающего под ногами снежника. А мы,
утомившись от ковыляния по осыпям, скользим по нему до
моренного вала, сожалея, что это удовольствие так быстро
кончается. Чем ниже мы спускаемся, тем сильнее чувствуем, как
накапливается в ногах свинцовая тяжесть, всё менее
координированными становятся наши движения, а внутри возникает
ощущение какой-то пустоты, нехватки
чего-то. Наступило время обеда, но как всегда, когда
позволяют обстоятельства, хочется не просто приткнуться где
попало и заглотить порцию пищи, а по возможности дойти до
симпатичного места, где можно поваляться на травке, расслабиться
и хорошо отдохнуть.
Поэтому вполне естественно, что мы доходим до озера и
останавливаемся на зелёной поляне, плавно спускающейся к
воде. Рядом журчит кристально чистый ручей, припекает
высоко поднявшееся солнце, жар которого, однако, несколько компенсируется
свежим ветерком, что создаёт совершенно комфортную обстановку.
Уходить не хочется, но мы как всегда поднимаемся, собираем
рюкзаки и двигаемся вниз. Сначала по камням вдоль озера, а
затем - по обширным альпийским лугам и пастбищам. Выйдя на
перегиб, мы видим как на ладони всю долину Байтора, а прямо под
нами и, вроде бы, совсем рядом - юрту нашего знакомого
пастуха. Кажется, что достаточно и пары минут, чтобы оказаться
внизу, но это весьма обманчивое впечатление. Травянистый склон,
на котором выбита тропинка, довольно крут, так что постоянно
приходится тормозить, чтобы не поскользнуться и не покатиться
вниз, а ноги быстро устают от однообразной, несмотря на
движение зигзагом, нагрузки.

К тому времени, когда мы, в конце концов, спускаемся к стойбищу
и, встреченные лаем собак, подходим к
юрте, солнце уже оказывается за перегибом, а над горами,
замыкающими долину, снова появляются тучи. Становится довольно
сумрачно и неуютно, но всё это тут же забывается и остаётся
где-то за пределами нашего сознания, как только мы
заходим вовнутрь, садимся на циновки и начинаем пить чай,
закусывая его самодельными лепёшками и сливками. Насыщение, а
самое главное - утоление постоянной горной жажды наступают
довольно быстро, к тому же мы рассчитываем засветло добраться
до заброски, что и заставляет нас с сожалением оторваться от
трапезы. Мы вылезаем на свет, по убеждению многих божий, и я, в
качестве естественного ответного благодарственного жеста,
фотографирую нашего киргиза и его семью в разнообразных
ракурсах, пытаясь в сером сумраке пасмурного дня сделать,
несмотря ни на что, более или менее приличные кадры.

Искренне тёплое прощание - и мы снова почти бежим под уклон,
подгоняемые свежим и упругим ветром. И кажется, что долина за
прошедшие три дня ещё сильнее уменьшилась, превратившись во
что-то совсем уж домашнее типа Ботанического сада.
Сквозь облака проглядывает обессилевшее за день солнце. Но
тщетно, согреть нас ему не удаётся, и мы, после короткого отдыха
и последнего взгляда на проглядывающую сквозь тучи Айламу,
устремляемся вниз по убегающей под сень деревьев тропинке.
Вроде бы сухо, но не совсем, и в некоторых тенистых местах
сохранились не просохшие после последнего дождя пятна грязи.
Я прекрасно это понимаю и почти автоматически наступаю только на
действительно сухую землю, аккуратно перешагивая преграждающие
дорогу корни.

И вдруг всё-таки поскальзываюсь. Левая нога,
поставленная вниз, уезжает вперёд, а правая, зацепившись
за корень, резко сгибается. В глазах тут же темнеет от нестерпимой
боли, я лечу кувырком и несколько секунд лежу,
прислушиваясь к своим ощущениям. "П....ц", - подвожу я вслух
краткий итог происшедшему, мгновенно осознав все его реальные
последствия. Боль постепенно утихает, и почувствовав, в конце
концов, всё неудобство лежания вниз головой с надвинутым на
загривок рюкзаком, я осторожно переворачиваюсь и пробую подвигать
ногой. Жить, вроде бы, можно. Медленно и аккуратно встаю,
роюсь в рюкзаке и, достав эластичный бинт, заматываю колено.
Судя по всему, ничего радикально трагичного не произошло, и,
по крайней мере, в данный момент, я вполне могу передвигаться
самостоятельно, при этом наличие рюкзака у меня за спиной не
имеет решающего значения. Другое дело, к каким последствиям это
происшествие может привести, но сейчас надо спокойно доковылять
до стоянки и во всём положиться на провидение.

Добираемся до неё мы довольно быстро, в очередной раз
преодолев разлившийся к вечеру ручей, что течёт из-под перевала
Арчатор. И вот мы снова на поляне, покинутой нами три дня назад.
Как всегда к концу дня солнце уже опустилось за гребень и
освещает только противоположный борт долины. Прохладно, а я сижу
на рюкзаке и прижимаю к колену фляжку, наполненную ледяной
водой, надеясь, что это хоть немного поможет. Все остальные
уходят за заброской, после долгих поисков, наконец-то,
возвращаются и застают меня всё в той же позе, в которой
оставили. Принесённая гора продуктов и вещей довольно сильно
воняет бензином, с укоризной напоминая о моей опрометчивости, но
сейчас это пока не очень важно. Да и вообще хочется расслабиться
и забыть хотя бы до утра все грядущие проблемы, ибо какой смысл
думать о подобных бытовых вещах, если только с наступлением
следующего дня будет ясно куда мы идём: вверх или вниз.

Ужин в сумраке грустен и тих. Приняв по паре колпачков, мы
валяемся на траве и с обречённостью фаталистов предоставляем
самой судьбе право выбора. Моросящий дождик загоняет нас в
палатку, а уснуть в духоте довольно долго не удаётся, жарко,
хочется повернуться, устроиться как-то поудобнее, но даже такие
простые движения становятся для меня трудноразрешимой из-за
растянутой мышцы проблемой.


7 августа

Ночь, как всегда, разразилась грозой. Мы же, несмотря ни на что,
спим до упора, пока яркие лучи утреннего солнца не начинают
пригревать и не выгоняют нас из палатки. Я с трудом выползаю и
пытаюсь привести себя в самоперемещаемое состояние, что мне в
конце концов и удаётся. Достаточно оказалось, понадеявшись на
крепость коленных связок, замотать бедро эластичным бинтом для
того, чтобы, не дёргаясь и не прыгая, спокойно ходить и не
испытывать при этом практически никаких болезненных ощущений.
Для пущей верности мы устроили себе полудневный отдых, вскипятив
котелок воды, помыли головы, повалялись на солнышке и со свежим
ветром в чистых волосах двинулись вверх. Снова тот же знакомый
ручей, снова тропинка, выводящая к Байтору, но только теперь нам
надо было перебираться на другой берег. Однако где же мост,
существовавший здесь и в 80-м, и в 85-м, и в 88-м году?
Через бурный поток вместо него перекинут одинокий, хотя и
достаточно толстый еловый ствол, так что нам с учётом
тяжёлых рюкзаков приходится даже организовывать верёвочные
перила. Делаем это мы довольно быстро и вскоре уже снова шагаем,
направляясь к стойбищу чабанов, около которого через основной
исток Джеты-Огуза Айланыш перекинут уже настоящий, хотя и
довольно хилый мостик.

Небо постепенно сереет, а ветер, избавлявший нас от излишнего до
поры до времени тепла, становится навязчиво свеж. Тут уже не до
долгого отдыха, так что, как только плечи более или менее отходят
от нагрузки, мы снова подлезаем под рюкзаки и медленно двигаемся
вверх по долине. Здесь местами тропа как-то незаметно растворяется
между корней деревьев, что вполне объяснимо её скотопрогонным
происхождением, в результате чего мы (как, по-видимому, и многие
другие туристы) теряем её и нам приходится круто лезть вверх в
обход прижима, а затем спускаться, царапаясь о колючие кусты.
В результате мы оказываемся уже на берегу Арчалытора, правого
притока Айланыша, перебираемся через него по камням и,
спрятавшись под густыми ветвями мощной ели от моросящего
дождика, останавливаемся на обед.

Ветер остался в основной долине, а дождь бессильно стекает по
плотной хвое и капает потихоньку с концов веток за пределы
нашего укрытия, никак не мешая нам спокойно обедать. Наступило
какое-то умиротворяющее состояние, когда некуда спешить и можно
безо всякой суеты впитывать нирванообразующий покой окружающих
гор.

Многочисленные коровьи тропы снова уводят нас за собой, на сей
раз вверх по невысокому косогору, деревья постепенно
расступаются, и за ними распахивается изумрудно зелёная от
свежевымытой травы долина Айланыша. За драпировками облаков
угадывается замыкающая её стена Огуз-Баши, а в спину нам дует и
несёт всё новые и новые клочья тумана свежий и напористый ветер.
И снова дождь. Мы закутываемся в
полиэтилен, но летящие наискосок капли бьют сзади по
незащищённым ногам и, соединяясь со своими сёстрами, бессильно
сбегающими с плёнки, заливают
ботинки. Ровная, будто подстриженная трава стелется перед нами, а
за ревущей рекою стадо коров безмятежно машет хвостами, и по
дымящимся чёрным бокам струятся потоки воды.

Мы переходим через ручей и останавливаемся на замечательной
поляне. Немного посомневавшись, останавливается и дождь,
позволяя нам спокойно поставить палатку, а ветер убегает вверх
по долине и потихоньку смывает белёсый занавес, приоткрывая за
ним светящийся и совершенно нереальный призрак горы.

Небо по-прежнему затянуто серыми облаками. Возникая как бы
из ничего, они поднимаются снизу из долины или наоборот
спускаются с вершин к леднику, а иногда и к нам в виде лёгкой
мороси, и загоняют народ в палатку. Все ловят кайф в ожидании ужина, я
же готовлю еду и также не испытываю при этом никакого дискомфорта, ибо
тепло и тихо, а оседающие на накидке капли мне совершенно не мешают.


8 августа

Вечер постепенно перешёл во влажную ночь, а затем - в такое же серое
утро, но по постоянно меняющимся оттенкам плывущих с запада облаков
чувствуется, что это не навечно. Так же, как и мы составляем весьма
временную деталь пейзажа, а точнее - лишь непрерывный процесс,
протекающий в пространстве природных декораций.

Собираемся без суеты, но на удивление быстро и выходим, медленно и
аккуратно двигаясь всё выше и выше. Тропинка вьётся по верху длинного
моренного вала и, повторяя изгиб долины, поворачивает вместе с ним
налево. Открывается весь ледник, освещённый пробившимся солнцем, а
прямо за ним из-под рваных лоскутов тумана сверкает стена Огуз-Баши.
У её правого основания мы замечаем нечто чужеродное, какое-то
ярко-красное пятно, оказавшееся человеком, ползущим в компании себе
подобных куда-то вверх по осыпному склону. Мы не стали особо
задумываться над их гипотетическими намерениями, а, повернувшись лицом
к солнцу, двинулись дальше вверх по направлению к серому лбу ледника,
спускающегося с перевала Джеты-Огуз. А правее, над ледопадом ледника
Айланыш дразняще парила время от времени сдувающая с себя туман косая
пирамида Каракольского пика.

Облака плывут над его головой, оставляя тёмные пятна на
белоснежных плечах. Пролетая над нами, они пытаются испортить
нам настроение то редкими каплями дождя, то крупинками снега, но
ветер упорно уносит их прочь и подставляет нас под тёпло
солнечных лучей. Мы постепенно заворачиваем влево и, в конце
концов, перейдя ручей, выходим на последние по пути вверх
травянистые склоны, обращённые к солнцу. Выше уже только камни и
лёд, так что сам бог велел нам пообедать именно в этом месте.
Жалко только, что времени на долгий отдых у нас уже нет, и
напрасно расслабляет нас аромат нагретой травы.

Идти прямо вверх вдоль ручья, промывшего русло в старой крутой
морене, довольно тяжело. Ноги то и дело проскальзывают на мелкой
сыпучей крошке, сбивая дыхание и отнимая силы. Но мы не
торопимся и не тратим нервной энергии на расстройства по поводу
неравномерного движения, а потихоньку переставляем ступни всё
выше и выше, с одного камня на другой, и еле заметная тропинка
постепенно уходит вниз, оставаясь белёсой полоской на застывшем
моренном склоне. Как ни далеко отступил ледник, но всё же, в
конце концов, мы доходим и до его серого холодного лба,
упёршегося в скальное основание долины и перегородившего всю её
от края до края. Приходится выходить по противно качающимся
скальным обломкам на свежую, постоянно обновляющуюся и
двигающуюся незаметно для глаза, но живую боковую морену. Идти
по ней в постоянном от ожидания потери равновесия напряжении не
очень-то приятно, и мы спускаемся на ровную ледяную поверхность.
Юра в поисках оптимального пути идёт к центру ледника, но вскоре
нам приходится вновь собираться вместе, так как за перегибом после
небольшого подъёма лёд со всеми своими трещинами уже скрыт под
слоем снега, что и заставляет нас связаться.

Идти и топтать следы
оказалось неожиданно тяжело, ноги быстро намокли, стало холодно,
а ветер, до поры до времени освежавший наши разгорячённые тела,
стал пронизывать до костей. Немного не дойдя до перевала
Джеты-Огуз, мы остановились и, определив расположение трещин
и развязавшись, стали утаптывать площадку под палатку. Уклон
поверхности ледника оказался не таким уж и маленьким, так что
пришлось немного поработать лопатой, перекидывая снег. Однако я
бы не сказал, что мы переутомились в этот день, сил ещё было
вполне достаточно даже для того, чтобы сходить за камнями для
растяжек.

Но вот палатка уже стоит и слегка похлопывает тентом в такт
налетающим порывам ветра, несущего с запада черноту снежной
тучи. Сыро и холодно. Мы забираемся вовнутрь, переодеваемся и
в предвкушении ужина заваливаемся ловить кайф от ощущения своей
безопасности пока набежавшая гроза осыпает нас
снежной крупой и оглушает раскатами грома.

Непогода слишком подвижна, энергична и неустойчива, чтобы
зацепиться за вершину Каракола и остаться ночевать вместе с нами
на перевале. Всё стихает, и мы, поужинав, вылезаем из палатки на
вечерний променад. Снежные поверхности озарены ласково-розовым
светом, разделённым на полосы пурпурно-чёрными тенями от скальных
гребней. В тишине закатного вечера неожиданно тепло, снег
по-прежнему влажен и не замерзает, заставляя нас беспокоиться о
завтрашнем подъёме по покрытому такой кашей склону.



9 августа

Ночь прошла спокойно и тихо, впервые за весь поход не удостоив
нас подарками с небес. По сути же мы просто оказались внутри
облаков, а не под ними, в результате чего было относительно
тепло и снег не замёрз, а покрылся тонкой корочкой наста,
сохранив под ней влагу и ползучее состояние.

Связавшись и надев кошки, мы выходим, направляя свои стопы прямо
к середине снежного склона. Да и что остаётся делать, кроме
как надеяться на удачу, которая до сей поры относилась к нам
вполне лояльно, лишь иногда показывая своенравный профиль.

По мере подъёма наст становится крепче, и появляется надежда
пройти по первоначально намеченному пути. Я иду прямо в лоб,
топчу ступени, но с увеличением
крутизны ноги начинают проваливаться всё глубже и глубже, а
вскоре после очередного шага снежная корка не выдерживает и обе
они оказываются в одной большой лохани. Это, конечно, не "снежная
доска", могущая угрожать нам лавиной, но нечто подобное, ибо
снег в промежутке между твёрдой подложкой и покрывающим его
сверху настом сыпуч и утрамбовываться в ступени не желает.
Приходится аккуратно спускаться до более пологого места и на
ходу соображать, как же нам всё-таки выбраться наверх. Идти левее
и подниматься по довольно крутому, градусов до шестидесяти в
верхней части, фирновому склону, выводящему прямо к началу того
гребня, что ведёт к плечу Каракола, мне даже и в голову не
приходит, хотя вряд ли этот путь
отнял бы у нас намного больше времени и сил, чем тот вариант,
которому мы в результате отдали предпочтение...

Но, конечно же, это было совсем не так, и медленное наше
продвижение вверх объяснялось всё-таки не сложностью маршрута, а в
основном всё ещё плохой физической формой, даже в том числе и
Игоря, на которого именно в этот день навалилась какая-то
малообъяснимая вялость. Предоставив ему возможность лидировать и
навешивать верёвки, я, естественно, и не подозревал об этом, а
подсознательные опасения за травмированную ногу удерживали меня
от взятия инициативы в свои руки даже и в те моменты, когда это
было уже необходимо.

Утренний туман постепенно разнесло, и
яркое, тёплое солнце заскользило навстречу нам по ледовому
склону. Рюкзаки до сих пор тяжелы, но несмотря на оттягивающий
плечи груз и очень уж невысокую скорость, не возникает
почему-то никакой потребности в лихорадочной спешке и
сопутствующем ей раздражении по поводу малейшей задержки. Нет,
конечно же, не всё было гладко, и пару раз мне пришлось
кричать Игорю, чтобы он изменил направление своего подъёма, но
это не изменяло сути происходившего, причём происходившего в
основном внутри нас, где превалировало желание сохранить то
хрупкое ощущение равновесия, согласованности с окружающими нас
горами, может быть даже за счёт отказа от спортивного достижения
ценой кровавых соплей.
"Нам уже никуда не успеть..." осталось где-то внизу, и наоборот
крепла уверенность, что безо всякой суеты мы всюду (куда нам
действительно нужно) успеем.

Наконец, мы все вылезли на гребень, но так как это заняло
достаточно много времени, то естественным решением было сначала
сесть и пообедать, а затем уже идти дальше. Пока кипятится чаёк,
верхние облака постепенно сползают с вершины Каракола и,
поразвевавшись на нём обрывками флагов, улетают. Я фотографирую
и пытаюсь проследить наш дальнейший путь вдоль по гребню, но в
голове так и остаётся гудящая пустота красивой картинки, на
которой из-за отсутствия масштабов не за что зацепиться.
Солнечная погода расслабляет, хочется сидеть и смотреть это
бесконечное завораживающее кино смены света и тени.

Но приходится подниматься и идти дальше вверх.

Время ушло куда-то за горизонт, а мы скрупулёзно навешиваем
верёвки на всех относительно опасных местах, забыв, что оно
неумолимо истекает, даже не находясь в пределах нашей видимости.
Короткий отрезок перил вдоль скал, поворот - и, наконец-то, мы вышли
на основной гребень, на прямую дорогу к плечу Каракола.
По-прежнему светит солнце, и я даже не вспоминаю про часы, как
будто день этот будет длиться бесконечно. Но у Игоря,
постоянно работавшего впереди, совершенно другие ощущения, что
он и высказал вслух, когда мы подошли к ключевому участку
маршрута, вернув меня в плоскость реальной действительности.
Это место я узнал сразу же, вспомнив просмотренные перед походом
фотографии, несмотря на то, что снега здесь по сравнению с
прошлым годом было гораздо меньше, а в верхней части кулуара
явственно проглядывал голый лёд. "Ну что ж, - подумал я, - вот
и наступил тот момент, когда мне необходимо выходить вперёд", -
но ошибся, так как Игорь, передохнув немного и сняв рюкзак,
ощутил, что в нём вполне достаточно сил и энергии, чтобы
повесить ещё одну верёвку, и пошёл вверх.

Этот участок действительно оказался достаточно сложным, и даже
налегке потребовалось относительно много времени, чтобы его
провесить. Наконец, готово. Я надеваю рюкзак, выхожу наверх и,
поняв, что пока остальные будут подниматься, у меня есть время
сходить на разведку, снимаю кошки и иду налегке вдоль скального
в этом месте гребня. Иду аккуратно, явственно ощущая всю разницу
ходьбы с рюкзаком и без него, и, несмотря на крутой отвес
справа, думаю, что здесь можно обойтись и без перил. Но что
дальше? А дальше выход со скал на ровный и широкий снежный
гребень, сужающийся и довольно круто поднимающийся в своём конце
к очередному скальному выступу. И вот только сейчас, когда необходимо
было решать, что делать дальше, я, наконец-то, удосужился взглянуть на
часы, соразмерить скорость нашего передвижения с оставшимся до конца дня
временем и осознать реальную опасность быть застигнутыми темнотой в
таком месте, где мы никак не сможем поставить палатку. Здесь же на
скальной полке, где я находился, куда уже выбрался Игорь и потихоньку
поднималась Ирина, была последняя в пределах видимости площадка,
небольшая, но выровненная и выложенная камнями теми, кто уже на ней
ночевал когда-то, а рядом на выступе скалы висела верёвочная петля, судя
по всему, оставленная в прошлом году спускавшимся по ребру Жорой
Сальниковым.

Как бы то ни было, но решение было принято, и оставалось только сделать
выбор между этой скальной полкой и небольшой наклонной площадкой в самом
низу ледового склона, по которому мы только что поднялись.
Поинтересовавшись на всякий случай мнением народа на этот счёт, я понял,
что предпочтение отдаётся работе по выравниванию ледовой площадки, а не
втискиванию палатки в ласточкино гнездо, и в результате доставил
довольно сильное разочарование Ирине, которая только что затратила
весьма немало сил для того, чтобы выбраться наверх.

Логичные и трезвые рассуждения, приведшие к остановке на ночлег, не
могли, конечно же, просто так взять и прерваться, цепочка мыслей
потянулась дальше, и стало ясно, что если на следующий день мы
продолжим двигаться вверх по гребню, то до его конца мы доберёмся только
к обеду, после чего нас будет ждать подъём по снежному склону,
который во второй половине дня будет с большой вероятностью
лавиноопасным при любой погоде. Значит, нам опять придётся
ночевать на ребре и на Плечо мы сможем вылезти на два дня позже,
чем рассчитывали. Радиальный выход на вершину, следовательно,
всё равно отпадает, так как и без него у нас возникнет
достаточно напряжённая ситуация со временем, а самое главное -
под угрозой окажется основная идея похода: восхождение на пик
Джигит. Проведя последовательно всю эту цепочку умозаключений, я
пришёл к естественному, как мне казалось, выводу: повернуть на
следующий день вниз, спуститься с перевала Джеты-Огуз и идти под
Джигит, нацеливаясь в первую очередь на исполнение главного
замысла...

Потом уже, когда всё закончилось, мы вернулись домой, и можно уже
было трезво оценить последствия того или иного поступка, мне
показалось, что не было, по крайней мере, однозначности в той
ситуации, и, продолжай мы двигаться вверх, перевал (но не
вершина Каракола!) был бы взят, Джигит - тоже (но в плохую
погоду!) и в Пржевальск мы спустились бы аккурат к концу
намеченного срока (что исключило бы наш с Игорем замечательный
забег от Иссык-Куля к Алма-Ате). Было бы это лучше? Не знаю...

Ну а в тот вечер, мы с сожалением о зря потраченных усилиях
спустились вниз и стали пытаться с помощью подручных средств,
камней и снега превратить ледовое корыто со скальным бортиком и
наклонным дном в некое подобие площадки под палатку. Работа
постепенно избавила нас от всех мыслей, а вдобавок ко всем
отвлекающим внешним обстоятельствам поднялся ветер, так
что невысокий каменный барьерчик, в который упирался нижний борт
палатки, стал выполнять ещё и дополнительную ветрозащитную
функцию, причём весьма успешно. Поток воздуха, постепенно
набиравший скорость и охлаждавшийся при движении снизу вдоль
долины Джеты-Огуза, пролетал над ледником, ударялся об отвесные
скалы, перегораживающие долину, и, изменив направление своего
полёта на вертикальное, свистел снежной позёмкой над капроновыми
скатами, почти их не беспокоя. В палатке было вполне тепло, но Юре,
готовившему еду, приходилось не очень сладко, и только
пристроившись в каком-то закутке у скалы, где ветер терял свою
силу и не мог затушить примус, ему удалось без особых
последствий для здоровья успешно завершить своё дежурство и
накормить нас ужином.


10 августа

Удивительно, но сон был исключительно сладок в эту буранную ночь.
Падал снег и, несомый ветром, бессильно оседал толстым слоем в
том небольшом углублении, где умостилась палатка, укрывал её тёплым
одеялом и бережно сохранял наше тепло. К утру снежного пуха накопилось
столько, что под его ласковой тяжестью согнулась титановая
палаточная стойка, чего никогда с ней раньше не случалось.

К утру ветер утих, оставив после себя обрывки облаков и клочья
тумана, освещённые откуда-то сбоку поднимающимся из-за горных
гребней солнцем. Мы медленно собираемся, абсолютно уверенные в
том, что теперь-то уж, после того, как мы повернули вниз, чем
довольно существенно сократили свой маршрут, нам тем более
совершенно некуда спешить и можно спокойно и не торопясь
наслаждаться процессом спуска. Снова верёвки, но только на сей
раз мы движемся вниз, с трудом находя засыпанные снегом наши
вчерашние следы. Работа отвлекает от грустных мыслей, а облака,
висящие над нами, скрывают те вершины, к которым мы так
стремились ещё сутки назад. Мы всё же оборачиваемся, неизвестно
зачем, надеясь увидеть непройденный маршрут, но белёсая мгла
неумолима и справедлива, она ослепляет нас рассеянным солнечным
светом, обжигает и возвращает в реальность скольжения вниз по
обледеневшим верёвкам.

И вот мы уже на перевальной седловине. Здесь пока тепло и, как
кажется, почти безветренно. Мы сидим на скале, жуём и,
воспринимая перевал Джеты-Огуз как уже пройденный этап, смотрим
далеко вперёд на открывшийся средь облаков Джигит. Да и что
беспокоиться о том расстоянии и препятствиях, что отделяют нас
от начала подъёма, ведь путь спуска на ледник ясен и очевиден:
достаточно лишь пройти пару верёвок по скалам, а на льду уж
точно не может возникнуть никаких проблем.

Самым сложным и трудоёмким действительно оказался
первоначальный участок спуска. Игорь, круто откинувшись
и скрежеща кошками по гладкой поверхности скалы, пошёл
прямо вниз, спустился до конца верёвки, надвязал её по моему
совету, и только после этого ему хватило страховки до выхода из
кулуара, где он уже мог спрятаться за скалой от постоянно
летящих из-под ног камней. Теперь уже трудно вспомнить по какой
причине мы не стали сразу же закреплять вторую верёвку, но,
пронаблюдав процесс спуска Игоря, я понял свою ошибку и попросил
шедшего вслед за ним Юру забить крюк и повесить нижние перила
автономно. Эти технические моменты отняли, конечно же,
достаточно много времени, но основные проблемы всё же заключались в
самом процессе спуска по крутым, местами отвесным, разрушенным скалам
с участками натёчного льда между ними. Кроме всего прочего для того,
чтобы нижней верёвки хватило до того места, где стоял в укрытии Игорь,
пришлось перелезать через скальный выступ, разделявший кулуар на две
части и не позволявший пройти напрямую. И это, опять же, потребовало
медленной и аккуратной работы.

Всё это время я стоял на
скале, наблюдая за процессом и пытаясь хотя бы советами помочь
друзьям спуститься побыстрее и побезопаснее, а со спины, постепенно
набирая силу, поддувал ветерок, нёс лёгкую позёмку и сначала редкие,
а затем всё более и более частые крупинки снега. Пуховка пока
спасала меня от холода, ноги, однако, стыли и деревенели, так что
когда, наконец-то, верёвка освободилась, я постарался как можно быстрее
сдвоить её с восьмёркой и укрыться от насквозь пронизывающего ветра
хотя бы даже и в пропасти. Не снимая пуховки, я надел рюкзак,
застраховался, упёрся широко расставленными для равновесия ногами в
скалу и начал постепенно отклоняться спиной вперёд в сторону обрыва.
Казалось, что на таком крутом склоне и при всё ещё достаточно тяжёлом
рюкзаке за спиной достаточно будет лишь немного откинуться, чтобы
заскользить по перилам. Во всяком случае, у всех спускавшихся до меня
если и возникали проблемы, то только не с передвижением вниз. Однако
две намокших и уже довольно сильно перекрученных на предыдущих
спусках верёвки, будучи соединёнными вместе, качественно отличались
от каждой из них в отдельности и никак не желали проскальзывать
сквозь шайбу. И только тогда, когда ноги мои оказались на уровне
лица, тело приняло горизонтальное положение, лямки тянущего меня вниз
рюкзака врезались в плечи, а ремни обвязки до боли перетянули мышцы
бёдер, я, наконец-то, сдвинулся с места. Из-за большой нагрузки даже
двойная верёвка довольно сильно растянулась, и рывками проскакивала
сквозь шайбу, закручиваясь на ней и заставляя меня время от времени
зависать на месте и расправлять накопившиеся петли. Дёргания эти
и висения с грузом за спиной изрядно меня, в конце концов, притомили,
так как, несмотря на относительно небольшую протяжённость отвесного
участка, проходил я его долго и с частыми остановками. Но все эти
затруднения были ещё только цветочками по сравнению с тем, что
предстояло мне проделать в дальнейшем.

Спустившись к месту перестёжки, я обнаружил, что перила зацеплены за
чью-то старую, но вполне надёжную петлю, ниже которой надо было
перелезть через скальный гребешок и только после этого выйти к месту
соединения двух верёвок. Здесь до меня наконец-то дошло
сколько лишней возни со снятием страховки мне ещё предстоит.

С превеликим трудом удалось мне докричаться до Игоря и объяснить ему,
что для того, чтобы я смог снять верёвки, он должен освободить
нижний конец перил. Он, слава богу, в конце концов, меня понял.
И вот я стою, упёршись кошками в ненадёжные обломки разрушенного
скального склона, и вытягиваю нижнюю часть первой сороковки.
На спине болтается тяжёлый рюкзак, а снять его нельзя, так как
поставить его и надёжно закрепить в том месте, где я стою, нет
никакой возможности. Узел, скрепляющий две верёвки, то и дело
цепляется за выступы, осыпая вниз всё новые порции мелких камней.
Они скачут по снегу, подпрыгивают и зарываются в его рыхлую
поверхность, не успев набрать скорость.
Вытащив верёвки и закрепив нижнюю для
дальнейшего спуска, я освобождаю верхнюю и, собравшись с духом и
приготовившись к граду камней, начинаю потихоньку
выбирать
восьмёрку. Основная верёвка сразу же начинает уходить вверх, мимо
меня проползает её нижний конец, поднимается всё выше и выше, и
вдруг, перейдя какую-то невидимую границу, резко вспархивает,
проскальзывает сквозь верхнюю петлю - и вся почти стометровая тяжесть
мокрого капронового фала летит вниз и, просвистев в непосредственной
близости от меня, с шипением уползает по кулуару,
увлекая за собой груду мелких каменных обломков.

И опять я вытаскиваю лежащую подо мной на склоне верёвку. Грязное месиво
рассыпающихся мокрых камней обволакивает её, липнет к верхонкам; руки
мёрзнут и с трудом распутывают набегающие петли. Терпение моё,
однако, пока превосходит длину верёвок, и вскоре обе они собраны,
десятка кое-как приторочена к рюкзаку, и я ухожу дальше вниз. Здесь
идти полегче, ибо крутизна значительно меньше и, как следствие,
гораздо проще варьировать нагрузку, останавливаться, когда нужно, и
относительно спокойно стоять, распутывая всенепременно возникающие
завитки. Вскоре, однако, я чувствую, что запас моего
терпения начинает истощаться, всё хуже и хуже работают руки, а
верёвка при этом всё сильнее закручивается. Но всему есть свой конец,
и вскоре я уже стою под скалой рядом со всеми, снимаю рюкзак и
начинаю процесс сдёргивания страховки. Эта верёвка идёт, конечно же,
хуже верхней, так как возможностей зацепиться у неё гораздо
больше. Но вот конец выскакивает из петли и, естественно, застревает в
камнях. Хороший рывок, однако, достигает своей цели, шуршащая масса
верёвочных колец вперемешку с мокрым снегом уползает мимо меня вниз,
и я снова принимаюсь за её распутывание...

Ветер свистит над перевальной седловиной, уносясь дальше на восток, и
только самые тяжёлые из снежинок вываливаются из общего потока и
медленно падают, кружась над нашими головами. Этот серый сумрак
летящего снега совершенно отрубает ощущение времени. Кажется, что оно
застыло в мутном киселе полумрака, так же, как и мы, застряв в мокром
снегу. Здесь на ледовом склоне, после того, как мы ушли с постоянно
цепляющихся и обстреливающих нас камнями скал, процесс спуска, вроде
бы, должен пойти как по маслу: крути себе ледобуры и сдёргивай за
собой верёвку. Но всё не так просто, как видится со стороны, горы
настолько разнообразны, что способны на каждом шагу преподносить
сюрпризы. Оказалось, что уплотнившийся снег, покрывающий склон, не
позволяет докопаться до прочного льда и надёжно закрепить верёвку.
С грехом пополам мы спускаемся на два отрезка вниз, а затем Игорь
уходит влево к скалам, что мне, конечно же, совсем не нравится ввиду их
подлого, только что испытанного на своей шкуре характера. Я ругаюсь, но
иду вместе со всеми, ибо постепенно смеркается и, похоже, наступает
момент, когда надо брать ответственность на себя. Несмотря на ещё
достаточно большую крутизну склона, мы связываемся и идём прямо вниз,
поочерёдно поскальзываясь и цепляясь всем, чем можно, за уходящую
из-под ног наклонную поверхность. Снег здесь лежит тонким слоем, он
липнет к кошкам, забивает их и не даёт зубьям цепляться за лежащий под
ним лёд. Наилучшим решением в подобной ситуации было бы спускаться
поодиночке, не мешая друг другу. Это было бы быстрее и, возможно,
безопаснее, если бы не психологическое состояние народа, которому, как
я чувствовал, нужна постоянная эмоциональная подпитка чьей-то
уверенностью в том, что ничего страшного не происходит.

Ну вот, наконец, и последняя трещина у подножия склона, мы выходим на
постепенно выполаживающийся ледник и уже почти на ощупь продолжаем
двигаться вниз, намереваясь дойти хотя бы до более менее ровного места.
Но чем дальше мы отдаляемся от перевала, тем сильнее остервенелый ветер
швыряет нам пригоршни снега в спины. Хочется поскорее спрятаться от
этих назойливых приставаний, но где? Может за большим камнем, что
чернеется впереди, еле различимый сквозь серую мглу? Наметив
направление, мы движемся прямо к нему, подгоняемые окружающей нас
темнотой. Навалившийся мрак то и дело разрывается всполохами беззвучных
молний, ветер свистит в ушах и несёт вниз по леднику шуршащие струи
позёмки. Дойдя до камня, мы развязываемся и
пытаемся хоть немного выровнять площадку, что нам не вполне удаётся,
так как лёд под нетолстым слоем снега неровен. Это, впрочем, не так уж
и важно, как и то, что камень недостаточно велик, чтобы хорошо защитить
нас от ветра. Безо всяких проблем нам удаётся натянуть палатку на
ввинченных в лёд ледобурах; народ сбрасывает кошки и, положив их на
камень, чтобы не замело снегом, забирается вовнутрь. Наученные горьким
опытом, мы не натягиваем полиэтилен, резонно рассудив, что сухой и
рассыпчатый снег не сумеет нас промочить. Самое главное - это то, что
палатка всё-таки защищена от прямых ударов ветра, и его упругие струи
лишь скользят по поверхности скатов, не доставляя нам практически
никаких неудобств. Удивительно, но я совсем не ощущаю холода. Пристроив
примусы в углублении под камнем, мне удаётся разжечь их и поставить
вариться ужин, а пока суд да дело я ныряю в палатку, оставив
заснеженные ноги снаружи, и принимаю для сугреву первую дозу. Внутри
уютно горит свеча, народ переодевается и начинает ловить кайф от
совершенно неправдоподобного посреди снежной круговерти и вспышек
молний оазиса комфорта и защищённости. Хочется зафиксировать,
запечатлеть образ этого человеческого островка посреди дикой,
необузданной природы, но для фотоплёнки не хватает света, а видеокамера
пока ещё только в мечтах.

Наевшись и напившись, мы согреваемся, забираемся в спальники и
проваливаемся в сладкий сон под убаюкивающее завывание пурги.


11 августа

Просыпаюсь от яркого солнца, пробивающего насквозь тонкие стенки
палатки. Развязываю вход, выглядываю и - чуть не задыхаюсь от
восторга, ослеплённый сверканием невозможно белого снега. Оглушающая
тишина заполнила весь блистающий мир. Наскоро одевшись, я вылезаю и
невольно стараюсь как можно более осторожно ступать по
искрящейся снежной поверхности, чтобы не разрушить застывшую гармонию.
Первым делом - фотографии, а затем уже всё остальное:
завтрак, сборы, раскопки в поисках заметённых позёмкой кошек и верёвок.

Едва слышно гудит невидимое в солнечном сиянии пламя примуса, вливая
свой голос в набирающий силу хор бегущих по леднику ручьёв. Время от
времени лёгкий звон нарушает однородность его монотонного звука: это
обламываются, подтаяв, тонкие льдинки на поверхности валуна,
послужившего нам защитой от ночного ветра. Обласканные теплом,
мы не суетимся, наслаждаясь спокойствием и умиротворённостью,
такими неправдоподобными после наших ночных приключений, и выходим,
когда солнце, ускользнув от Джигита, уже облокотилось на снежные
подушки Каракольского пика. Время плавно течёт к обеду, но свежевыпавший
снег настолько чист, что даже после стольких часов интенсивного
облучения он всё ещё лишь слегка влажен. Слой его не толст, и в лёгкой
игре полутеней прекрасно различимы малейшие неровности подстилающей
ледовой поверхности, так что идём мы без связок, переступая на всякий
случай через подозрительные ложбинки. Всё сильнее шум
бегущей воды, и - вот он глубокий жёлоб, по бирюзовому дну которого
стремительно несутся голубые струи. Отсюда недалеко до перегиба
ледника, где его огромная махина постепенно поворачивает направо и
спускается к ледовой реке, текущей из-под Джигита. Здесь уже нет единой
ровной поверхности, и приходится, лавируя среди трещин, выбирать по
возможности наиболее короткий путь. Крутизна возросла, снег среди
моренных россыпей раскис, становится скользко, но мы очень вовремя успеваем
свернуть направо на скалы и оттуда уже спуститься на другую ветвь
ледника. Солнце уже жарит, хочется есть и пить, наваливается всегдашняя
вялость, неотъемлемо связанная с потерей высоты, и нет никакого
желания куда-либо двигаться, а морена, до которой, казалось, рукой
подать, застыла на убегающем от нас горизонте.

Сквозь ослепляющее, несмотря на тёмные очки, сияние нам удаётся
разглядеть чётко выделяющуюся на заснеженной поверхности ледника
цепочку следов. Неужели мы не единственные, кто бродит среди этой
великолепной дикости? Что это за люди? и почему они шли по середине
ледника, а не по тропе на морене? Отвлечённые этими мыслями и
связанными с ними эмоциями от муторного шагания по раскисшему снегу, мы
незаметно для себя дошли до следов и только здесь поняли, в чём состоит
разгадка их нелогичности. Всё дело оказалось в том, что скорее наше
передвижение было неправильно и неорганично, если сравнивать его со
свободным перемещением аборигенов этих гор - снежных барсов. Их было
три или четыре (точнее нам не удалось определить), и прошли они совсем
недавно, может быть за пару часов до нас.

Обсуждая на ходу этот вопрос, мы незаметно для себя оказались, наконец-то,
на камнях у подножия моренного вала, сбросили рюкзаки и, изнемогая от
жажды, припали пересохшими губами к кружкам с ледяной водой.
Совершенно ясно, что давно пора обедать: проглоченные конфетки,
булькнув, тонут в заполненных жидкостью желудках, не оставив после себя
даже воспоминаний. Очевидно, однако, что нет никакого смысла разводить
примуса здесь, в неудобном и, в какой-то степени, даже опасном месте,
когда до стоянки осталось идти не больше часа. Идти, правда, не по
ровной поверхности, а карабкаться по морене вверх, и, задыхаясь,
переставлять ноги под наливающимся по мере подъёма тяжестью рюкзаком.

Настроив себя на долгую и тяжёлую работу, мы с некоторым удивлением
обнаружили, что собственно моренный вал не так уж и высок, и вскоре
уже шли по вполне приличной тропе, набитой туристами вдоль его гребня.
Удушающая, хватающая за горло и сдавливающая череп жара отражённого от
снега солнца осталась внизу на леднике, а здесь нас овевает
свежий ветерок, и даже подъём кажется уже не таким занудным.
А зелёные, шелестящие волны травянистых холмов уже совсем рядом,
остаётся только повернуть налево и, сойдя с морен, ступить на их мягкие
и упругие тела. И мы бредём по напоенным ароматами сухой травы
альпийским лугам, с трудом делая шаг за шагом и забираясь постепенно
всё выше и выше, пока не выходим на до боли знакомые мне лужайки
с текущими по ним чистейшими струями спокойных ручьёв.

Вот и всё на сегодня. Можно, наконец-то, расслабиться, разуться, походить
босиком, вытащить из рюкзака вещи и раскидать их живописными пятнами по
траве и камням в этом зелёном оазисе под ослепительно голубым небом
среди сверкающих ледников. А потом, пообедав, завалиться на коврик и
подремать, впитывая всеми фибрами души и тела притекающую откуда-то
сверху энергию этого мира. Она мягко и вкрадчиво заполняет нас, и мы
растворяемся, незаметно для себя вливаясь в окружающую звенящую
симфонию.
Всё теперь кажется гармоничным: и крошечные звёздочки лиловых цветов,
вспоенные ледниковыми водами, и горделиво устремлённый ввысь
остроконечный шлем Джигита, и сверкающая обнажённым льдом стена нашего
перевала. Спокойствие, тишь и бездонная глубина над головой.

Солнце залетело за гребень на западе, небо вспыхнуло в
предзакатном всплеске и мгновенно проявило всю черноту вершин с
едва заметными на их фоне серыми пятнами ледников.
Журчание ручья под камнями постепенно замерло, а воздух приобрёл
хрупкость и как будто бы даже привкус тонких льдинок и инея,
покрывающих поверхность вод и трав. Сияние небес незаметно для глаз
утекло за горизонт, опустив на нас покрывало морозной и тихой ночи.


12 августа

Долгий и спокойный вечерний отдых был не только приятен сам по себе, но
и позволил нам освободиться от остатков внутреннего напряжения и хорошо
выспаться. Мы вылезаем из палатки и растворяемся в хрустящем рассветном
воздухе, нас затягивает опрокинутая синева неба, и, пропитанные её
непоколебимой уверенностью в бесконечной гармонии, мы начинаем своё
движение в направлении плавящего пламени восходящего солнца, подчиняясь
звенящему ритму музыки крошащихся под ногами кристаллов льда.
И кажется, что вот оно, это выстраданное ощущение полного согласия с
самим собой, со своими мыслями, чувствами и со всем, что окружает,
вливается в тебя и, перемешавшись, улетает в самую глубину блистающего
мира...

Травянистые лужайки вскоре кончаются, непрерывно перетекши в моренные
россыпи. Мы вместе с ними постепенно поворачиваем налево, стараясь идти
траверсом, но камни качаются и скользят, увлекая нас в рандклюфт. Ну что
ж, это правильно и логично и никак не противоречит нашим целям. Мы
входим в наполненную ледяным воздухом тень ложбины, а затем, осознав до
конца простую логику ледника, выбираемся на его ровную поверхность.
Здесь уже скачет солнце по белым искрящимся простыням, что ровными
плавными складками устелили наш дальнейший путь.

Мы выходим на середину ледника и идём прямо по центру, выбрав в
качестве азимута скалы на седловине перевала Онтор. Солнце, тишь и лишь
шорох крошек жёсткого снега под подошвами наших ботинок. Юра ушёл
вправо, решив, по-видимому, немного сократить путь к началу подъёма, и
его маленькая фигурка сразу придала объёмность, глубину и ощущение
реальности заснеженным ледовым буграм, постепенно переходящим в
нависающую над нами громадину пика Джигит.

Надеты обвязки и кошки, путь очевиден и ясен, боль и усталость забыты и
оставлены в далёком прошлом, и ничто не мешает нам продвигаться в
намеченном направлении. Ясно, однако, что где-то впереди, на всех
перегибах нас ожидают невидимые снизу предательские трещины. Мы
подходим к первой из них (если быть точным, то к первой из тех, что мы
разглядели под поверхностью снега), связываемся и начинаем постепенно
забирать вправо, лавируя и выбирая, как нам кажется, оптимальный с
точки зрения безопасности путь к тому месту, где подрезавший весь склон
бергшрунд пересекается с острым, как лезвие бритвы, снежным гребнем.
Горизонт рассечён им наискосок: слева белое сверкание искрящейся
поверхности, а справа - тёмная глубина голубизны.

Солнцу с превеликим трудом удалось-таки подняться выше вершины, и под
его лучами промёрзший за ночь снег постепенно оттаял, стал податлив и
мягок. Но всё по-прежнему происходит спокойно и просто, шаг за шагом,
ступень за ступенью, след в след друг за другом, усилия минимальны: не
ходьба, а сплошное удовольствие. И продолжая этот размеренный ритм, я
выхожу к той особой точке, где слились два отвернувшихся друг от друга
заснеженных склона и узкая поперечная щель, и пытаюсь с ходу пересечь
этот разрыв, чтобы выйти выше него на гребень. Стоило, однако, мне
вступить туда, где по моим предположениям обманчиво ровная поверхность
опирается лишь на воздух, как нога ушла по колено вглубь и
остановилась, дойдя до более твёрдого слоя. Аккуратно уплотнив снег, мне
удаётся сделать ещё один шаг вперёд, но на сей раз перед носком ботинка
я явственно ощущаю пустоту, отделяющую меня от верхнего края трещины.
Остаётся, казалось бы, совсем немного: какой-то метр по вертикали,
но я нутром чувствую ненадёжность той опоры, на коей стою, и которая
с весьма большой вероятностью может уйти вниз вместе с моей ногой
именно в тот момент, когда я попытаюсь выползти вверх. Приходится искать
другой вариант, и я бросаю взгляд налево, ибо вправо, на крутой, всё
ещё находящийся в тени и уходящий на многие сотни метров вниз до самого
ледника склон, смотреть почему-то не хочется. И интуиция меня не
подводит: в каких-то пятидесяти метрах от нас трещина перекрыта
сошедшей со склона лавинкой. Я аккуратно спускаю себя обратно на
твёрдую почву, и мы идём к снежному мостику, переходим его и
оказываемся на довольно крутом склоне, покрытом нетолстым слоем уже
размякшего снега. Ступени уже не держат, и приходится втыкать передние
зубья кошек, чтобы хоть как-то удержать себя на твёрдой фирновой
поверхности и не уехать вместе с рыхлой снежной массой обратно вниз.
Я стараюсь поскорее уйти с этого места на более надёжный, как мне
кажется, гребень, идти по которому действительно более удобно, но, в то
же время, и потенциально более опасно всё из-за того же обрыва справа.
И как-то совсем независимо от моего желания ноги постепенно начинают
двигаться быстрее, темп увеличивается, и мы, чуть-чуть запыхавшись,
довольно быстро оказываемся на обширной снежной поляне, сбрасываем
рюкзаки, накопившееся за последние полчаса напряжение и окунаемся в
заполнившее всё окружающее пространство солнечное сияние. На этом
слегка наклонном поле хорошо сидеть, но нет такого места, на котором
обычно останавливается взгляд и сразу становится ясно, что именно здесь
можно будет уютно поставить палатку. Приходится идти вверх вдоль по гребню,
который, постепенно сужаясь, волнами поднимается к основанию
перевального склона, но неподкреплённого материальной подпиткой
энтузиазма хватает только на одну из этих волн, на плоском гребне
которой мы и останавливаемся на обед.

Пока кипятится чай, я поднимаюсь на ещё один бугор, где обнаруживаю
примерно такую же наклонную площадку с камнями, обрамляющими её с
западной стороны, что и та, на которой мы остановились на обед.
Это место тоже не идеально, особенно если вспомнить нашу ночёвку на
ребре Каракола, где небольшой заборчик из камней защитил нас от
пронизывающего ветра. Здесь этого нет и в помине, просто снег под
лучами полуденного солнца стаял на одном из склонов гребня, обнажив его
скальную основу. Но всё-таки это место кажется мне более симпатичным,
хотя бы из-за того, что оно ближе к перевалу, а выше, как я тут же
удостоверяюсь, ничего подходящего уже нет.

Тепло, снег всё сильней и сильней раскисает и выскальзывает из-под ног,
обнажая твёрдую фирновую поверхность. Белёсое от стоящей над
Иссык-Кульской котловиной жары небо растворило в себе сверкание солнца
и, слившись с заснеженными гребнями, обволакивает нас медленным, как
кисель, воздухом. Мы снова скидываем всё в рюкзаки и, не торопясь,
двигаемся в сторону выбранного для стоянки места, оборачиваемся,
повинуясь неслышимому зову, и далеко внизу, в узеньком промежутке между
склонами гор видим маленькое голубеющее пятнышко водной поверхности.
Тихая умиротворённость окружающей действительности действует
завораживающе, мы долго устанавливаем палатку, пытаясь добиться
горизонтальности от её дна, а я, расслабившись, почти забываю о том,
что за оставшееся до темноты время нам нужно ещё успеть обработать
последний участок маршрута по скалам гребня, чтобы с утра без проблем
подойти к месту выхода на ледовый склон, поднимающийся к перевалу. Но
не один я, слава богу, озабочен успехом нашего предприятия.

Юрино предложение пойти и повесить перила вырывает меня из липких,
предательских объятий тёплого и душного вечера. Усилием воли я
заставляю себя быстро сообразить, что нам необходимо взять с собой, и
мы, прихватив все верёвки, довольно бодро двигаем вверх. Идём без кошек,
ибо завтра с утра для того, чтобы пройти короткий отрезок от стоянки до
выхода на скалы, мы тоже не будем терять время на дополнительное их
надевание и снимание. Так что сейчас приходится аккуратно идти
на ранте по соскальзывающему под нагрузкой тонкому слою раскисшего
снега. Много времени уходит на вбивание крюка для первоначальной
страховки: как всегда трудно найти подходящую трещину. Но вот, наконец,
она обнаружена, лепесток крюка с утончающимся звоном входит в скалу, и
я выхожу, поняв, что нет иного, более удобного и безопасного пути,
кроме как влезть прямо на верх жандарма высотой метра в три, а затем
спуститься с него уже с другой стороны. Действительно, влево обрывается
практически отвесная заснеженная стена, а скальный склон справа хоть и
менее крут, но для обхода этого самого узкого участка пришлось бы
спускаться метров на пятьдесят, если не больше, с неясной перспективой
возвращения обратно на гребень. В своей правоте я убеждаюсь в тот же
самый момент, когда, довольно легко выбравшись по ступенчатым выступам
наверх, обнаруживаю вбитую в самую макушку скалы "морковку". Страхуюсь
через неё, спускаюсь на совсем узенькую, шириной не более полуметра,
полоску с обрывами в обе стороны и подхожу к самому, пожалуй,
неприятному месту, где надо лезть вверх вдоль крутого скального ребра,
опираясь левой ногой на готовый в любую минуту соскользнуть вниз
семидесятиградусной крутизны снег. (А справа и вовсе отвес!) Но до чего
же было приятно пройти этот участок и с облегчением завязать булинем
верхний конец верёвки на как будто специально предназначенном для этой
цели камне.

Дальше наш путь снова упёрся в скалу, но здесь уже было ясно, что нам
волей-неволей придётся обходить её, ибо лезть с рюкзаками метров десять
вверх по отвесу - перспектива не очень-то радужная. К сожалению,
оказалось, что перебитой при спуске с перевала Джеты-Огуз и, как
следствие, укороченной верёвки с трудом хватает на второй отрезок
перил. Пришлось довольно рискованно лезть до поворота, опираясь на снег
и сгибаясь в букву "зю", чтобы обойти скальный выступ, налаживать там
страховку, а затем ещё раз её перевешивать и вбивать дополнительный
крюк, чтобы дотянуть конец до относительно безопасного места. Ну а
здесь уже было всё ясно: надо будет спуститься по осыпи до того места,
где она подходит к ледовому кулуару, надеть кошки и - вперёд и вверх,
а там . . .

Я возвращаюсь к терпеливо ожидающему меня Юре, и мы идём навстречу
опускающемуся к дальнему западному гребню солнцу. Впереди нас уже
ожидает ужин в постепенно краснеющем свете вечера. Всё спокойно, и ни
чернота туч над горами к северу от Иссык-Куля, ни, казалось бы,
предвещающий перемену погоды закат не могут поколебать нашу уверенность
в том, что завтра ничто не помешает нам выбраться на перевал.


13 августа

Ночь, как это ни удивительно, была теплее, чем предыдущая, проведённая
существенно ниже и на зелёной травке. Как только предрассветные сумерки
начали рассеивать темноту, мы встаём, с трудом запихиваем в себя
воняющую бензином кашу, быстро собираемся и выходим, скользя на
затвердевшей фирновой поверхности. Солнце уже осветило снежные поля
Каракола и, неуклонно поднимаясь, заливает сверкающим светом всё новые
и новые вершины, отражается от них и заполняет пространство вокруг нас
мерцающим, призрачным сиянием. Воздух постепенно приходит в движение, и
холодящее дуновение пока ещё лёгкого ветерка заставляет нас двигаться
побыстрее. Но опять повторяется всё та же история: мы, вроде бы, и не
возимся, стараемся лишнего времени не терять, и всё же как-то совершенно
незаметно проходит целый час, прежде чем мы, пройдя обе верёвки,
садимся надевать кошки. Холодно. А, казалось бы, совсем рядом, рукой
подать, ветер сдувает с перевального гребня позёмку, и она рассыпается
холодными искрами, уносясь в сверкающую солнечную синеву. И совершенно
не верится в то, что этот по-зимнему холодный свет способен размягчить
снежный покров и создать какую бы то ни было лавинную опасность, да и,
как я понял, наблюдая склон предыдущие два дня, всё, что могло сползти,
уже улетело вниз, и опасаться, кроме своей собственной неловкости, нам
более нечего. Но, несмотря на все разумные соображения, прохлада и
инстинктивное ощущение потенциальной опасности заставляют нас побыстрее
подняться по кулуару и выйти на снежную подушку в основании склона.
Здесь можно немного расслабиться и съесть конфетку перед тем, как
приступить к тяжёлой работе.

Весь вечер, перед тем, как заснуть, я размышлял над тем, какую тактику
прохождения выбрать, и мне подумалось, что наиболее разумным будет
дойти в связке до того места, где начинается лёд и нельзя идти по
ступеням, а затем выходить попеременно налегке вперёд для того, чтобы
повесить очередной отрезок перил. Очень уж крутым казался издалека этот
склон. Во всяком случае, я психологически был уже готов к долгой и в то
же время интенсивной работе. Выйдя после передышки вперёд, я перешёл
через неширокий бергшрундик и тут же почувствовал, как начали
скрести кошки, с трудом вцепляясь в твёрдую ледяную поверхность.
Пришлось включать в дело руки и на три такта двигаться дальше, что
практически не снизило скорости, но зато существенно увеличило
энергетические затраты. Выйдя на всю длину, я вкрутил пару ледобуров
и встал, упёршись айсбайлем в склон, пытаясь хоть немного отдохнуть,
прежде чем подойдёт Игорь со следующей верёвкой. С трудом собирая
мысли, я пытался установить порядок наших дальнейших действий, а самое
главное - понять, стоит ли снимать рюкзак или пока ещё достаточно сил,
чтобы вешать перила с грузом на спине.

У Игоря, однако, свои соображения, он рвётся в бой и предлагает мне
пустить его вперёд, на что я безо всяких колебаний соглашаюсь. Такой
вариант, как мне кажется, создаёт какой-то запас прочности, ибо,
несмотря на неожиданно возникшую подлую ноющую боль в ступне, я
чувствую, что в любой момент могу выйти вперёд или просто взять
инициативу в свои руки, если, конечно, ситуация того потребует.
Игорёк же, дорвавшись до работы, всё лезет и лезет вверх, и создаётся
такое впечатление, что рюкзак ему совершенно не мешает, ему бы верёвок
и ледобуров побольше и он без остановок дошёл бы до самого верха.
А тем временем солнце вскарабкалось и быстрее, и существенно выше нас и
заскользило, искря в летящих из-под ног льдинках. Приходится надевать
тёмные очки, но вот мазать пастой морды как-то некогда и мы плюём на
обгорание, сосредоточившись на более важных в данную секунду проблемах.
Нас немного, и последовательность наших действий автоматически
устанавливается, начиная с первого же отрезка перил, повешенного
Игорем: я всё время подношу ему снаряды и страхую, а за мной двигаются
Ира и Юра, который снимает нижнюю верёвку и выкручивает ледобуры. Перил
должно быть много, около десятка верёвок по предварительным прикидкам,
так что никакой нервотрёпки и нервозности, вызываемых обычно тем, что
неизвестно, когда закончится работа, нет. Другое дело, что чем ближе к
верху, тем сильнее сознание затуманивается усталостью, тем быстрее
хочется дойти до более или менее ровного места и расслабить
задеревеневшие от постоянного хождения на передних зубьях ноги. А склон
всё никак не хочет выполаживаться, несмотря на то, что скальные выходы,
расположенные на перегибе, уже совсем рядом. Создаётся даже
впечатление, что уклон стал ещё круче, так как идти приходится по
совершенно голому льду, очень твёрдому и хрупкому, практически
натёчному рядом с камнями. Игорёк уже чисто нервно дёргается вдоль скал
прямо вверх, но, пройдя метров десять, спускается обратно, поняв, что
нет никакого смысла отклоняться от первоначального плана. И
действительно, несмотря на кажущуюся опасность, надёжнее и проще будет
пройти траверсом влево и выйти на перевал с другой стороны от скального
островка. Я вижу, что Игорь устал, причём, самое главное,
психологически от постоянного нервного напряжения, связанного с
лидированием, но предлагать ему уступить это бремя в преддверии
последнего победного рывка полагаю неправильным, да и сил, как мне
кажется, ему всё же хватит.

Ну вот, наконец-то, и перевальное снежное поле, круто поднимающееся белым
треугольником влево к вершине Джигита. Здесь, несмотря на ярко светящее
солнце, совсем не жарко, снег практически не подтаял, а по его
поверхности несётся заметаемая по-зимнему холодным ветром позёмка.
Четыре с половиной часа мы торчали на склоне, давно пора отдохнуть и
перекусить, поставить палатку и, зафиксировав в памяти этот яркий
эпизод своей жизни, начать думать о дальнейших планах. Не дожидаясь
никого, я иду вперёд, предполагая, что на южной стороне перевального
плато поменьше ветра и потеплее, и что именно там надо будет
становиться на ночлег. Ветер, однако, повсюду. Приходится не только
выравнивать и утаптывать площадку, но и выстраивать защитную стенку из
снежных кирпичей. Я принимаюсь за дело и чувствую, что резкие движения
вызывают не совсем адекватную, слишком сильную реакцию: начинает
сказываться высота. Но в остальном всё замечательно: мы одеваемся
потеплее и уже не замечаем ни ветра, ни зимнего дыхания, веющего с юга,
с заснеженных вершин Куйлю. Наступило временное термодинамическое
равновесие, как снаружи, так и внутри организма, подкреплённое горячим
чаем с обычными для обеда закусками.

После обеда все забираются в палатку и заваливаются отдыхать после
интенсивных утренних упражнений, а я, прихватив фотоаппарат, иду обратно к
тому обрыву, по которому мы недавно карабкались, чтобы попытаться на
трезвую, не замутнённую перегрузками голову оценить проделанную работу
и запечатлеть этот исторический путь. Далеко внизу, посреди царства
каменных россыпей и льда, я отыскиваю зелень альпийского луга, где мы
валялись на травке и, расслабляясь, грелись на солнышке ещё пару дней
назад. Она едва различима и нереальным, призрачным пятном колышется в
струях колеблющегося, сияющего воздуха. Достаточно лишь перевести
взгляд, обернуться - и призрак этот уходит куда-то настолько далеко,
что сама мысль о возможности чего-то живого среди леденящего океана
застывших белых волн кажется абсурдной. И в то же время здесь, у
подножия крутого склона, ведущего к вершине, тепло, снег подтаял,
обнажив под собой голый, ноздреватый лёд, и мне совершенно не хочется
покидать скальный островок над обрывом. Но западный, холодный ветер
настигает меня и здесь. Он объединяет свою энергию с обычным долинным
бризом, ударяется в склон и, устремляясь вверх, достигает в своих
порывах дикой, насквозь леденящей силы.

И я возвращаюсь к палатке, готовлю ужин посреди замерзающей
снежной пустыни и слушаю шорох позёмки, скользящей по тенту в последних,
предсмертных, мучительно слабых лучах тонущего в клубящихся облаках
солнца. Снег мгновенно схватывается, окаменевает, но вместе с
обволакивающими сумерками приходит и завораживающая тишина, ветер
стих, а я ещё долго стою в полутьме, ожидая, пока натопится вода на
завтрак, и чувствую, как призрачное сияние Джигита постепенно стекает
с его склонов и заполняет мою душу вселенским спокойствием. Я забираюсь
в палатку и засыпаю, положив голову на плечо горы.


14 августа

Природа, похоже, вознамерилась вознаграждать меня за мои утренние
дежурства пиршествами великолепных зрелищ. Далеко на востоке, за многие
мили, линия горизонта вспухает, вздымается остриями, среди которых и
Хан и Победа, и тает, расплывается, плавится и сливается с
золотисто-розовой плазмой. И я один в этом мире на правах господа бога,
ибо никто, кроме меня, не видел и уже не сможет увидеть этот слитый в
едином порыве апофеоз всепобеждающего света. Всё происходит очень
быстро, солнце как будто растёт в размерах, поглощая в своей
ненасытности пространство на востоке, и заливает валы южных гор
желтовато-фиолетовым контрастом. Но и ему уготована короткая,
быстротечная жизнь опалённого морозом цветка: пока мы собираемся и
снаряжаемся, снег вокруг нас начинает искриться, поблёскивать и -
вспыхивает нестерпимым сверканием.

Ира садится на рюкзак и остаётся: она уже в пути, а дополнительные
устремления ввысь лишь отдалят, как ей кажется, момент просветления. Мы
же, замолчав, думая каждый о своём, сосредоточившись на внутренних
переживаниях, уходим обратно в тень, что придаёт привкус интимности
нашему восхождению.

И снова - ни одной верёвки, полная уверенность в своих силах и
безопасности даже на крутых ледовых участках. Мы овладеваем горой, как
женщиной: ласково и нежно, но, в то же время, решительно и без сомнений
в том, что процесс доставляет радость и удовольствие всем его
участникам.

Пятьдесят минут подъёма пролетели как одно мгновение, и вот уже между
нами и небом ничего нет, кроме фирнового карниза, свисающего на юг и в
какой-то мере защищающего нас как от пронизывающего ветра, так и
ослепительного дыхания солнечной короны. Стоять особо негде, на ледяной
край обрыва, несмотря на его прочность, залезать не хочется, но мы
как-то исхитряемся сфотографироваться на память потомкам около
последнего скального выступа, где между камней лежит капсула с
запиской. Я пытаюсь написать что-то своё на листке из записной книжки,
но паста в ручке, оторванной от тёплой груди, замерзает, и, как
оказалось, навеки, голые кисти рук превращаются в дерево, и мне
приходится долго их отогревать, прежде чем снова взяться за ледяной
айсбайль.

Идём вниз. В голове какой-то сумбур и радужное мерцание, хочется срочно
что-то сделать: мы как наркоманы, наглотавшиеся веселящего допинга.
Тяжесть надетого рюкзака немного трезвит, но мы по-прежнему
спускаемся всё ниже и ниже, и всё больше кислорода растворяется в нашей
изголодавшейся без него крови.

Короткий пробег по наклонному леднику - и вот мы уже в рандклюфте.
Здесь всё ещё лежит тень от гребня, крутой твёрдый лёд по границе со
скалами и верёвочные петли, оставленные Жориком в прошлом году.
Хочется скорее оказаться на леднике, но спуск не так прост, как
казалось вначале, приходится постоянно решать локальные задачки, то
идти прямо вниз по льду, то выходить на скальные полки, опасаясь как
камнепада слева, так и ледовых обвалов с другой стороны.
Но вот, наконец-то, мы вышли из тесных объятий ледового кулуара и
спустились на конус выноса. Времени, пока суд да дело, прошло
достаточно много, солнце уже и сюда распространило свою экспансию, снег
раскис и требует повышенной аккуратности в обращении. Нам, однако, не
привыкать, знаем мы все его капризы и каверзы, переходим через
бергшрунд и оказываемся посреди сверкающих белыми складками полей.
Страшная, удушающая жара охватывает нас своими липкими лапами. А ведь
мы до сих пор ещё не сняли с себя тёплых вещей, надетых рано утром
перед восхождением. Мне кажется, однако, что мучиться осталось не так
уж и долго, открытый ледник - в пределах видимости, а сейчас дорога
каждая минута, ибо солнце жарит безудержно, расплавляя и без того
размякший и проваливающийся снег до такой степени, что передвижение по
нему вскоре будет совершенно невозможно. Но Игорь не выдерживает пытки,
и ни аргументы, ни мат на него не действуют, приходится ждать, пока он
разденется, а заодно, чтобы извлечь хоть какую-то пользу из
непредвиденной паузы, сделать пару фотографий.

Удивительно, но раздражение по поводу задержки, как
вспыхнуло, так тут же мгновенно и улетучилось. Мы идём дальше,
проваливаемся ежеминутно в трещины, несмотря на то, что б'ольшую их
часть мне удаётся распознать под снежным покровом. Проваливаются при
этом все, а не только идущий впереди и выбирающий дорогу. Но вот,
наконец-то, и свободный от покрывала лёд, можно немного расслабиться,
снять обвязку, лишнюю одежду и, обходя трещины, бежать побыстрее вниз,
к тёплым моренам, где уже спокойно сесть, отдохнуть и пообедать. На
солнце, тем временем, набегает небольшая снежная тучка, осыпает нас
снежной крупой и уплывает, стелясь по склонам Джигита. Но нам,
разгорячённым от барахтания в снегу, с лицами, опалёнными солнцем и
горящими от прилившей под воздействием кислорода крови, уже совершенно
наплевать на лёгкие прикосновения тающей холодной крошки.

Продукты исчезли в желудках, так никого и не насытив, а вот чай
оказался как нельзя более кстати. Мы пьём и пьём, но никак не можем
напиться: слишком много жидкости испарилось из организма вместе с
учащённым дыханием.

И снова мы выходим на ледник, и ноги сами несут нас по его наклонной
ноздреватой поверхности вниз. Эйфория постепенно выветрилась, оставив
после себя пустоту, которая тут же начала заполняться свинцовой
тяжестью усталости. Поначалу, пока мы не остановились на перепутье,
это не ощущалось, но после...

Необходимо было выяснить, есть ли какой-то
смысл спускаться достаточно далеко вниз, до самой реки, чтобы потом
опять набирать высоту, забираясь в верховую долину восточной ветви
ледника. С самого начала я предполагал, что мы сможем так же, как и в
восемьдесят восьмом году, пройти траверсом по левому склону и
заночевать на ровных галечных площадках, которые, насколько я мог
припомнить, произвели на меня тогда весьма благоприятное впечатление.
Ситуация, однако, складывалась так, что ни сил, ни желания куда-либо
лезть ни у кого уже не было, и, естественно, что стоящую перед нами
дилемму хотелось разрешить в пользу варианта, требующего минимальных
затрат энергии.

Мы остановились в том месте, где, срываясь со скального порога на левом
борту долины, к леднику падает мощный поток воды, текущий с южных
склонов Джигита, в том числе и с перевала Эпюра. Где-то там, чуть
повыше, мы ночевали шесть лет назад. Ясно, что если и выходить на осыпи,
то только здесь. Я оставляю народ отдыхать, а сам налегке иду вниз
якобы в попытке что-нибудь разведать, а в действительности, если
копнуть глубже, то для того, чтобы окончательно убедить себя в том, что
лучшим выходом в данной ситуации будет спуститься к реке. Надо только
понять, есть ли достаточно удобный выход со льда на морену. A priori
я, конечно же, понимаю, что спуститься с ледника мы сможем в любом
случае, но всё же хочется заранее увидеть своими глазами конкретный
путь. Пройдя достаточно долго и так и не получив достаточной
информации, я поворачиваю обратно, так как чувствую, что даже налегке
возвращаться обратно к народу будет достаточно тяжело. Так оно и
получилось: стоило мне повернуть и сделать пару шагов вверх по леднику,
как я ощущаю, что ноги, а за ними и всё тело, налились... нет, не
свинцом, а чем-то ещё более тяжёлым вроде ртути, которая перекатывается
внутри организма и каждый раз оказывается сконцентрированной именно в
той его части, которую надо переместить.

С трудом добредаю до людей, окончательно осознав всю невозможность
варианта с траверсом, и мы идём, уже особо не торопясь, дальше вниз,
спускаемся с превеликой осторожностью с ледяной поверхности,
ежесекундно рискуя поскользнуться и что-нибудь в результате себе
расшибить, ибо надевать кошки, ради того, чтобы пройти каких-то десять
метров никому не хочется. Небо постепенно хмурится и сереет, становясь
неотличимым от запылённого льда, и начинает потихоньку моросить,
покрывая оспинами капель лужи мутной воды. Безразличие полной
опустошённости овладевает нами. Мы с трудом добредаем до галечных
площадок с явными следами предыдущих стоянок, на автоматизме,
подкреплённом только мелкой радостью от снятия рюкзака, ставим палатку
и забираемся в неё, едва успев приготовить ужин. Начинается гроза, но
нам уже совсем хорошо: мы пьём, едим, постепенно согреваемся и
расслабляемся.


15 августа

Гроза и продолжавший моросить время от времени дождь припорошили
вершины свежим крошевом снега. По склонам рваными клочьями ваты ползёт
туман; он постепенно поднимается и сливается с серым, тусклым одеялом
неба. Мы сворачиваем наш лагерь и потихоньку вылезаем в долину
восточной ветви ледника, как будто заразившись медлительным, безликим
безразличием окружающей действительности. Здесь за шесть лет многое
изменилось: ледник отступил ещё дальше, а прошедшие селевые потоки
обезобразили и искорёжили когда-то ровные, поросшие травкой полянки. Но
нас, в нашем вялом и отупевшем состоянии, ничто уже не волнует, нам бы
сейчас добраться до перевала или хотя бы вон до того камня, где снова
можно сесть и отдохнуть. Но сидение на рюкзаке не приносит желанного
облегчения, неизбежно приходится вставать и лезть дальше вверх. Подъём
пологий и монотонный, он как нельзя более соответствует нашему
настроению, и только невесть откуда взявшееся мутное сияние солнца
привносит что-то неожиданное и выбивающее из колеи в это медленное,
равномерное перемещение. В конце концов, всё это надоедает, хочется
поскорее выбраться наверх, где только и начнётся техническая работа с
верёвками. Но последний, казалось бы, совсем короткий, отрезок подъёма
по осыпи тянется очень долго, припорошенные снегом камни лежат
неустойчиво, заставляя нас время от времени терять равновесие и
получать подарки в виде ссадин на руках и ногах. Но вот, наконец-то, и
кулуар, выводящий на перевал (Бригантина,2Б), совсем коротенький, но в нём,
естественно, лежит плотный фирн, так что приходится с превеликой
осторожностью обходить его по полуразрушенным ступенчатым скалам.

Седловина - как огромная снежная раковина, выдутая отражённым от скалы
справа ветром. Даже сейчас, в тихую сумрачную погоду, здесь гуляют
неприятные холодящие сквозняки. Мы стараемся поскорее выйти на другую
сторону, откуда начинается невидимый за перегибом крутой спуск по
ровному и широкому ледовому "парусу" Бригантины. Здесь, несмотря на
ветерок, хорошо: светит солнце и открывается прекрасный вид на долину
Кёльтора, а слева - сквозь белые драпировки облаков проглядывают скальные
бастионы Джигита.

Игорь сразу же уходит вниз, а я остаюсь последним - сдёргивать
верёвки, что, как мне кажется, на таком идеальном склоне будет
сплошным удовольствием. В принципе, за исключением двух эпизодов, так
оно и оказалось, но обо всём по порядку.

Я уже достаточно давно стал замечать, что чем дальше, тем всё чаще со
мной происходит некое раздвоение личности, или, если быть более точным,
отстранённость сознания от происходящего, кинематографичность, как я её
называю, когда, участвуя в каком-либо действии, я одновременно как бы
нахожусь и вне его в качестве постороннего наблюдателя, а иногда даже и
режиссёра, знающего всё, что произойдёт впоследствии.

Неприятности начались на второй верёвке: я слишком глубоко вкрутил
ледосброс (или, что практически равносильно, слишком мало накрутил на
него шнура), в результате чего при сдёргивании он не полностью
выкрутился и достаточно прочно застрял. Пришлось снимать рюкзак и лезть
без страховки обратно вверх, чтобы всё наладить. Но это были лишь
технические цветочки, из которых можно было извлечь некоторый урок и
тут же забыть. Что я и сделал. И продолжал работать.

Но вот на
очередном отрезке оказалось, что путь нашего спуска проходит рядом с
невесть как оказавшимся на крутом ледовом склоне небольшим, килограммов
на пять, камнем. Каким образом ему удалось остановиться именно здесь, а
не улететь до конца вниз, так и осталось для нас загадкой. Я, как и все
остальные до меня, прошёл мимо этого камня и застраховался в очередной
точке перестёжки. Ира и Игорь уже спустились вниз по второй верёвке и
стояли пристрахованные к ледобурам там, поджидая Юру, который должен был
принести следующую. Я сдёргиваю её сверху, и она улетает с шипением
вниз, утаскивая вслед за собой и репшнур с ледосбросом. Всё пока
происходит как должно, я вытягиваю основную верёвку, отцепляю её
и отдаю Юре, а сам начинаю постепенно выбирать реп, чтобы организовать
себе следующий сброс, и только сейчас замечаю, что петля перехлестнула
через камень и вот-вот сдёрнет его. Как в замедленном кино вижу, как он
начинает шевелиться и, неправдоподобно быстро набрав скорость, скользит
по ледяной поверхности, устремляясь прямо на стоящих внизу Иру и Игоря.
Реагируя на крик "Камень!", они поднимают головы и замирают.
Их возможность перемещаться ограничена длиной страховки, так что им
остаётся только стоять и ждать, чтобы, полагаясь на свою реакцию, в
последний момент увернуться от несущейся на них чёрной смерти.

Так оно и происходит. Камень со свистом пролетает совсем рядом с Игорем
и уносится дальше вниз, до самого конца склона, где, шипя, как
раскалённый кусок металла, упавший в воду, врезается в снег.
Несколько секунд мы проводим в оцепенении, а затем, когда холод
ледяного душа опасности сменяется жаром прилившей к лицу крови и
приходит осознание происшедшего, продолжаем спуск, действуя, как
автоматы, вешаем и сдёргиваем верёвки, и вскоре оказываемся на ровной
заснеженной плоскости. Связавшись, мы пытаемся сразу же спуститься до
самого низа, но ничего у нас не получается: прямо по ходу ледник не
просто разорван трещинами, он буквально развален на отдельные блоки,
которые просто чудом ещё держатся вместе. Приходится трезветь,
перестать суетиться и встать на обеденный перерыв, чтобы, пока
кипятится чай, погулять туда-сюда и найти путь спуска.

Судя по описаниям, моим собственным впечатлениям и фотографиям из
предыдущих походов, идти надо либо левее, либо правее ледопада, причём
душа у меня больше лежит к первому варианту, но, на всякий случай,
хочется проверить и второй. Связавшись, мы с Юрой идём на разведку и
практически с ходу отвергаем путь справа, ибо, пойди мы туда, пришлось
бы нам вешать ещё не менее пяти верёвок. Долго шарашимся, переходя по
снежным мостикам с одной льдины на другую, и, в конце концов, мне удаётся
разглядеть путь выхода в широкий, забитый снегом и спускающийся до
основного ледника кулуар. Целый час потрачен на поиски, но, как
оказалось, совсем не зря. Перекусив, мы, теперь уже все четверо,
связываемся и, аккуратно ступая, чтобы, не дай бог, не провалиться на
какой-нибудь из уже достаточно сильно раскисших снежных перемычек,
добираемся, наконец, до кулуара. Он, как оказалось, забит снегом
настолько, что нет никакой опасности провалиться, так что необходимость
в связке отпадает сама собой, мы развязываемся, садимся и как дети
катимся вниз.

Вот и всё. Последние, прощальные шаги по ровному, открытому леднику.
К радости от свершённого постепенно начинает примешиваться лёгкая грусть
от близкого конца похода. Ясно уже, что апогей пройден, и есть ли
какой-то смысл продолжать тянуть нитку похода до самого конца, если
спортивных целей перед нами больше не сто'ит.
Юра полагает, что не ст'оит этого делать, и хочет идти на следующий день
прямо вниз, в Пржевальск. Ира решает присоединиться к нему, а мы с
Игорьком предполагаем пока пройтись до озера Алакуль и спуститься
оттуда к Алтын-Арашану. Грустно. Мы много пьём, пытаясь расслабиться и
немного отвлечься, но спирт только тяжестью ложится на сердце.


16 августа

Ночь и утро были прохладны, светила уже довольно большая луна, было
тихо, и даже потоки воды с ледников ревели с каким-то
застенчиво-приглушённым воркованием.

Встаём довольно поздно: спешить нам теперь совершенно некуда,
да и собираемся долго, так как приходится перекидывать вещи от одного
человека к другому. Фотографируемся на память на фоне уже достаточно
далёкого перевала, успев захватить в объектив кусочек голубого неба,
который вскоре исчезает, поглощённый клубящимися и постепенно
чернеющими тучами. Становится сумрачно, природа как бы хмурится в
преддверии нашего расставания, а когда мы останавливаемся, чтобы
отдохнуть и определиться, в каком месте нам с Игорем лучше всего будет
повернуть направо на перевал, она просто приходит в бешенство. Налетает
дикий ветер, несущий с собой снежные заряды. Тут уже становится не до
сожалений по поводу того, что народ так и не увидел Джигит с этой,
фасадной, стороны, нам бы сейчас спрятаться от бури, закрыться, согреться, но
здесь, посреди долины, никуда не скроешься, остаётся только закутаться
в полиэтилен и ждать, чем же кончится этот катаклизм, снежная гроза с
громом и молниями. Мы сидим, а я, пока голова ещё что-то соображает,
прикидываю возможные варианты выхода из ситуации. Очевидно, что
никакого удовольствия от прогулки к озеру в такую погоду мы не получим,
но и ехать домой раньше времени тоже не вижу для себя смысла. В
результате я хватаюсь за вчерашнюю идею Игоря: спуститься к Иссык-Кулю,
доехать до Чолпон-Аты, а оттуда рвануть пешком напрямик через горы в
Алма-Ату. Пока я подобным образом отвлекал себя от окружающей кутерьмы,
ветер постепенно ослабел и появилась возможность согреть себя хотя бы
движением.

В результате мы по-прежнему идём все вместе, под ногами
среди травы хлюпает снежно-водяная каша, но постепенно
теплеет, и, чем дальше мы спускаемся вниз, тем всё тоньше и тоньше
покрывало туч, они разрываются и, наконец, выглядывает солнце. Всего
лишь два часа непогоды, но в результате этого мы с Игорьком оказались
совсем не там, где предполагали быть ещё утром.

В пути я всё время
пытался распознать знакомые по предыдущим походам ориентиры, но далеко
не все места оказались узнаваемы, особенно, если глядеть на них из-под
капюшона полиэтиленового плаща. Однако ручей, возле которого мы
остановились просушиться и пообедать, я узнал сразу же, так же, как и
одинокую ель, под которой мы ночевали в грозу шесть лет назад. Но вот
только долина стала почему-то существенно уже, или, может быть, это я
другой?

Создавалось такое впечатление, что изменения погоды в этот день были
полностью коррелированы с нашим поведением. Стоило только нам выйти
после обеда, как снова нахмурилось небо, заморосил дождик, и опять нам
пришлось скользить по раскисшей овечьей тропке. Но вот и она кончается,
спустившись в основную долину реки Каракол. Здесь когда-то был
альплагерь, но теперь ничего нет, только на левом берегу виднеются две
палатки, но живущие в них пастухи никакого отношения к альпинистам,
естественно, не имеют. В этом месте я был единственный раз, да и то в
восьмидесятом году, так что неудивительно, что я не сразу вспомнил, где
здесь находятся переправы и откуда начинается дорога. Пришлось немного
поплутать, прежде чем мы оказались на, как мы думали, прямом и
беспроблемном пути к цивилизации. А дождь, тем временем, по-прежнему
моросит, наполняя и без того разлившиеся реки, размывая дорогу у нас
под ногами и унося последние запасы тепла с наших размокших и застывших
тел. Руки размокли, и малейшее прикосновение к ним вызывает
безостановочно кровоточащие царапины. А традиционный уже забег вниз по
ущелью всё продолжается, и кажется, что он никогда не закончится.

Дорога по мере спуска становится
не лучше, как следовало бы ожидать, а всё хуже и хуже, местами она
практически полностью смыта и бешено ревущая река течёт вместо неё.
Мы уже идём напрямик, особо не разбирая, куда попадёт нога: в лужу ли,
в грязь или на относительно сухое место. И всё же наши злоключения
заканчиваются, дождь прекращается, и становится видно, что долина
впереди расширяется и выходит на простор Иссык-Кульской котловины.
Юра по-прежнему устремлён вперёд, но время уже клонится к вечеру, а
ночью нам с Игорем в Караколе делать совершенно нечего, гораздо лучше
заночевать где-нибудь здесь, а утром уже спокойно спуститься в город.
Ира, подумав, тоже остаётся с нами, и мы прощаемся, надеясь, что никто
не причинит вреда одинокому, промокшему и продрогшему страннику.

В лесу влажно, ветер остался где-то высоко, а здесь стоит душная,
прохладная сырость. Мы забираемся под ёлки, ставим палатку, с
наслаждением скидываем с себя мокрую одежду и постепенно согреваемся.
Ужинаем мы уже в полутьме.

Небо, сбросив с себя тяжёлые оковы, раскинулось тёмно-фиолетовой
полосой между склонов ущелья. По еле заметному свечению гребня
чувствуется, что вскоре взойдёт луна, а мерцающие яркие звёзды то и дело
вспыхивают метеорами и расчерчивают пространство по линейке, шелестя
еле слышно сквозь рокот реки: "Ты вернёшься, вернёшься..."